изгороди, обхватила ее руками, прильнув к ней головой. Она горько плакала.
Все это произошло за какую-то минуту, в течение которой Владимир еще не мог решить: что ему делать? В душе его поднималось чувство, доселе не испытанное им. Его трясло, как в лихорадке. Он вышел из тени и подошел к Светлане. Положил руку на ее плечо. Она даже не повернулась, продолжая горько всхлипывать.
— Светлана, — позвал Владимир.
Светлана испуганно оглянулась и в первую секунду от неожиданности отпрянула от изгороди. Рыдания ее стали еще горше.
Кораблинов с трудом поднялся с плетеного кресла и вышел из кабины. Выпитый коньяк и шампанское изрядно затуманили его мозг. Обуреваемый желанием быть рядом со Светланой, он теперь уже действовал механически, по инерции. Забыв о пиджаке, который остался лежать на земле в кабине, он продрался сквозь мокрые заросли жасмина и, увидев рядом со Светланой Владимира Путинцева, опешил. Даже несколько протрезвел, делая руками движения, будто смахивает со лба и с глаз налипшую от них паутину. Он никак не мог понять, как мог Владимир очутиться здесь и что, собственно, ему нужно было от Светланы. Он подошел к Владимиру.
— Путинцев!.. Как ты здесь очутился?!
— Я… Должен быть здесь… — В лице Владимира было отражено столько ненависти, что Кораблинов отступил от него.
— Уходите отсюда!..
— Я этого не могу сделать. — Владимир говорил, а зубы его выбивали нервную дробь.
— Оставьте нас вдвоем!
— Я не уйду!..
— Подите прочь!.. — взревел Кораблинов и сделал шаг вперед.
Светлана сбросила со своего плеча руку Владимира и опрометью кинулась бежать по узенькой глухой аллее в затемненный угол летнего ресторана, на ходу сбивая с листьев кустарника каскад дождевых капель.
Владимир метнулся следом за Светланой. Он звал ее, но она не откликалась. Он вернулся к Кораблинову.
— Зачем вы это делаете? — сдерживая ярость, натруженно дыша, спросил Владимир.
По лицу Кораблинова проплыла ядовитая улыбка.
— Печорин не имел привычки подглядывать и подслушивать. До этого не опускался даже Грушницкий.
Слова эти глубоко кольнули Владимира.
— Максим Максимыч тоже не туманил головы неопытным девушкам.
— Что вы хотите этим сказать?!
Вопрос Кораблинова прозвучал как вызов.
— Я хочу сказать артисту Кораблинову, что роль Максима Максимыча для него слишком чиста. Лучше всего ему подошло бы играть разухабистых купчиков из пьес Островского.
Чего-чего, а этого Кораблинов не ожидал. Услышать этакое от своего любимого ученика, которому он доверил главную роль! Роль, которая одним рывком могла бы вывести его на орбиту большого признания. Не было еще в его режиссерской практике такой черной неблагодарности. Не было… А каких трудов стоило Кораблинову убедить художественный совет, что на роль Печорина Путинцев самый достойный претендент. Он чувствовал, что чья-то сильная рука сверху настойчиво проталкивала на эту роль Разумовского, которого Кораблинов забраковал на первых же пробных съемках. И Кораблинов все-таки отстоял Путинцева. Он был уверен, что Владимир с блеском выдержит свой дебют.
И вот теперь… «Ишь ты, разухабистый купчик из пьес Островского…» Кораблинов весь даже как-то обмяк. Слова его прозвучали устало и совершенно трезво:
— От роли Печорина можешь считать себя свободным. — И, повернувшись к Владимиру боком, добавил, глядя в глубину темной аллеи, куда скрылась Светлана: — Интересует мотивировка в приказе?
— Да.
— Оказалось, талант-то мелковат… Ошибся старик Кораблинов. Слесаренок остался слесаренком. Не те плечи. Слабые… А роль тяжелая. Надорвешься. Плебею трудно играть аристократа. — Кораблинов круто повернулся к Владимиру, жадно вглядываясь в его лицо и стараясь прочесть на нем впечатление, которое произвели на Владимира его слова. — Вас устраивает мотивировка?
— Значит, плебей Путинцев?
— Плебей по душе и по рождению!
— Тогда знайте же, что душа у плебея Путинцева и руки у слесаренка Путинцева чище и сильнее, чем у аристократа Кораблинова!
Владимир стремительно и резко поднял правую руку и впился ненавистным взглядом в глаза Кораблинова, который как-то сразу растерялся, расслабился, втянул голову в плечи и стал даже ниже ростом.
— Володя!.. Ты что?! С ума сошел?!
Рука, занесенная для верной пощечины, расслабленно опустилась.
— А ведь я на вас молился!.. А вы — старый негодяй!.. К тому же — трус!..
За всей этой картиной наблюдала официантка. Прохода мимо Кораблинова, который в белой мокрой рубашке со сбившимся набок галстуком стоял и поводил по сторонам испуганными глазами, она с нескрываемым торжеством громко произнесла:
— Искусство требует жертв!..
В кабине напротив, из которой уже давно и не без любопытства наблюдали за Кораблиновым (его там узнали), раздался взрыв хохота… Кто-то захлопал в ладоши, проскандировал:
— Браво!.. Браво!..
— Так держать, слесаренок!.. — поддержал его хрипловатый бас.
— Молодец, парниша!.. — пропищал тоненький женский голосок.
Владимир, увидев Светлану бегущей к выходу из ресторана, кинулся следом за ней через густой барьер колючей акации. Кораблинов остался стоять под сочившейся каплями березой и не знал, что ему делать. Все случилось так быстро и так неожиданно, что сквозь алкогольный туман он пытался уяснить себе: что же ему делать дальше?
Его выручил подоспевший официант, который в одной руке держал пиджак Кораблинова, а в другой — счет.
— Желаете рассчитаться?
— Прошу…
Официант протянул Кораблинову счет и назвал сумму. Тот, не глядя на счет, достал из пиджака деньги и подал их официанту.
— Вам полагается сдача.
Кораблинов отрешенно махнул рукой и вошел в свою кабину. Вылил остатки коньяка в фужер и тремя крупными глотками выпил его. Сопровождаемый насмешливыми репликами из соседней кабины, он вышел из ресторана, не попрощавшись с директором и не поблагодарив его, чего он раньше никогда не делал.
На улице его ждало такси.
— Товарищ Кораблинов? — окликнул его шофер, выглядывая из кабины.
— Да! — ответил Кораблинов и долго не мог поймать ручку дверки. Шофер помог ему.
Он грузно сел рядом с шофером и отвалился на спинку сиденья.
— Площадь Восстания… Высотный дом…
«Гадкий, жестокий старик», — как клубки ржавой колючей проволоки, ворочались в голове Кораблинова слова Светланы.
Сердце опускалось низко, стучало неровно, с глухими, зыбистыми перебоями, которые удушливо отдавались где-то у горла. Так, неподвижно, с закрытыми глазами, он просидел несколько минут, пока справа не послышался монотонный гул. Открыл глаза. Проезжали площадь перед вокзалом.
Кораблинов взглянул на часы. Половина второго.
«Гадкий, жестокий старик!..» Последние слова Светланы неотступно звенели в ушах, болезненно
