орел, красавец!.. Не ушел с позиций даже тогда, когда был ранен пулей в плечо. Там же, на Остоженке, в баррикадных боях погиб и четырнадцатилетний Паша Андреев, работал мальчиком на побегушках в кузнечном цехе. Смышленый был хлопец, тоже состоял членом Союза рабочей молодежи «III Интернационала».
— Дедушка, разве ты забыл?
— Что?
— Ведь Павлика Андреева я играла три года назад в спектакле «Залпы Остоженки». Ты еще был тогда консультантом спектакля.
Петр Егорович углубился в воспоминания, шел молча. Картины спектакля мешались с живыми эпизодами реальных уличных боев, что были полсотни лет назад.
— Теперь вспомнил?
— Вспомнил, — глухо ответил Петр Егорович.
Подходили к скверу завода.
— Здесь у нас, в Замоскворечье, что ни камень, то история, что ни переулок, то память.
Еще издали Светлана увидела посреди зеленого сквера на площади огромную фигуру Ленина. Полы пальто слегка раздувало ветром, руки энергично засунуты в карманы на голове глубоко надвинутая фуражка. Вся фигура вождя, вознесшаяся на глыбах гранитного постамента, сооруженного на просторной площадке из каменных плит, была устремлена вперед, звала за собой, дышала верой в ту великую идею освобождения трудового человека, которой Ильич посвятил свою жизнь.
Три года назад, когда Светлана училась в седьмом классе, на месте этого огромного памятника стоял коричневый гранитный, во много раз меньше теперешнего. Он изображал Ленина стоящим на трибуне. Или потому, что Светлана тогда была еще слитком молода, чтобы понять значение этого места, или монументальность нового памятника ее как-то особенно всколыхнула, но, приближаясь к монументу, она вдруг испытала чувство, которое не поднималось в ее душе три года назад, когда она, провожая дедушку на партийное собрание, впервые увидела этот памятник. Дедушка тогда торопился. Почти у проходной завода он дал ей деньги, сетку и наказал, чтобы она купила самой лучшей черешни и помидоров и немедленно отвезла бабушке в больницу. Уже тогда бабушка часто прихварывала. Некогда было дедушке рассказывать четырнадцатилетней внучке (да и поймет ли?) о той святыне, которую хранит зеленый скверик перед входом в завод. Тогда Светлана не обращала особенного внимания и на монумент из гранита-лабрадора, который стоит недалеко от большого памятника вождю.
— Дедушка, а ты ни разу не рассказывал мне про этот памятник. — Они приближались к невысокой гранитной плите, окаймленной зеленым бордюром бледной низкорослой зелени. — Я хочу знать о нем поподробней. Больше, чем здесь написано.
— Остановимся, дочка. — Петр Егорович снял фуражку и, расправив плечи, перевел дыхание. — Вначале прочитай вот это.
— Я это уже раньше читала.
— Прочитай еще раз.
На плоской грани камня-памятника были высечены строки:
Прочитав надпись, Светлана медленно зашла с другой стороны памятника и на оборотной грани монумента прочла слова, от которых по спине ее вдруг прошел холодок:
Светлана подняла глаза на деда. Он стоял торжественный, прямой. Ей даже показалось, что на глазах у него навернулись слезы. И вдруг Светлане до нелепости некстати, а может быть, именно очень кстати вспомнились строки из поэмы Владимира Маяковского:
— Пойдем, — глухо проговорил Петр Егорович и вытер носовым платком глаза.
Пройдя несколько шагов, они поравнялись со скамейкой.
— Давай присядем. Перед тем как войти в завод, нам нужно серьезно поговорить. — Держась левой рукой за поясницу, Петр Егорович медленно опустился на лавку. — Место, где мы только что стояли, свято для каждого честного трудового человека на земле. Когда ты станешь совсем взрослой, поймешь это по- настоящему.
Стоял жаркий полдень. Не пробиваемые солнцем валы буйной листвы лип, накатившиеся на ряд лавочек, словно застыли в знойном безветрии. Петр Егорович пересел в тень, достал трубку, набил ее и, словно соображая, с чего начать разговор с внучкой, огляделся вокруг, припоминая, какими эти места были в дни его молодости.
— Это было тридцатого августа восемнадцатого года. Тяжелое стояло время. Гражданская война. Голод, разруха. Россия была в опасности. Все в ней бурлило. Немцы оттяпали Крым и Украину, а тут, как на грех, против Советской власти поднялся чехословацкий корпус, восстание левых эсеров, по руководителям партии и государства стали стрелять враги революции. Утром тридцатого августа в Петрограде правым эсером убит Урицкий.
Ходили слухи, что и жизнь Ленина тоже была под угрозой. Но он ведь какой, Ильич-то? Разве его удержишь, разве он чего или кого боялся? Это только потом мы узнали, что в этот же день, тридцатого августа, после сообщения об убийстве Урицкого, состоялось экстренное заседание бюро Московского комитета партии. На заседании особым пунктом было поставлено оградить от опасности жизнь вождя революции. На этом заседании Ильича не было, но был секретарь МК партии Владимир Михайлович Загорский, который тоже погиб через год, осенью девятнадцатого года, когда пытался спасти товарищей от взрыва бомбы, что бросили враги в окно здания МК партии в Леонтьевском переулке. Бомба разорвалась в его руках. Мужественный был человек и до конца был предан партии и революции… Так вот Владимир Михайлович позвонил Ильичу и прочитал ему по телефону постановление бюро Московского комитета партии. В этом постановлении Ленину предлагалось временно прекратить выступления на собраниях, где было большинство людей беспартийных.
А тут, как на грех, по заданию Ленина Дзержинский уехал в Петроград — расследовать убийство Урицкого. Все складывалось как нельзя хуже. Был бы в Москве сам Дзержинский, тот, конечно, не допустил бы, чтобы случилась беда. Вся разномастная контра боялась его как огня. Не послушался Ильич Загорского, даже вроде бы, как показалось товарищам из МК, которые слышали этот телефонный разговор, обиделся, что это решение приняли без него. Обещал после митинга приехать в МК. У него уже путевка была выписана на завод Михельсона, рабочие ждали. И Ильич обещал в этот день приехать. Это был самый его любимый завод в Москве. А потом, он считал: чем обстановка в стране опаснее, тем его встречи с рабочими необходимее. Он приехал вечером. Как всегда, рабочие собрались в гранатном цехе. Яблоку было негде упасть. — Петр Егорович показал рукой в сторону трехэтажного длинного здания заводоуправления. — Этого дома тогда не было. Тут стоял самый большой цех завода, гранатный, длинный-предлинный, а поперек тянулись несколько рядов застекленных крыш. После переезда правительства из Петрограда в Москву это был пятый по счету приезд Ильича к рабочим Михельсона. Наш завод он ставил наравне с Путиловским заводом в Петрограде. Главный пожар революции в Москве и Петрограде начинался на этих заводах. Был бы я художник, то нарисовал бы настоящие картины, как Ильич вошел в цех, как он шел между рядами к трибуне, за которой стояли Иван Яковлевич Козлов и Николай Яковлевич Иванов.
