тайну! — произнес Хмельницкий и повернулся к выходу.
Твердой и уверенной поступью гетман вышел из комнаты.
7
Поднимаясь на крыльцо бывшего дома подстаросты, Хмельницкий мысленно рассуждал: «Они хотят с помощью воеводы Киселя обмануть меня и усыпить мою бдительность! А в это время тайком обойти казаков сына Кривоноса на Подолье, пройти мимо уманцев и неожиданно напасть на Поднепровье, разгромить казачьи полки, оплот освободительной войны. Они лелеют надежду тайком пробраться на Украину и оружием принудить „хлопское быдло“ покориться шляхте. Возможно, что кое-что и привирает чертов „псарь“, но в его словах есть и доля правды. Роман Гейчура тоже сообщал об этом. Готовят, говорил, ляхи Украине такой гостинец… Верещаку схватили, проклятые. Возле Бара сосредоточивают войска. Гетману Калиновскому шлют секретные приказы нового короля, а мне кроткие послания да проповеди депутатов сейма. Словно младенца, хотят убаюкать!..»
— Пану гетману не мешало бы поспать, заботясь о своем здоровье, — вдруг услышал он.
На крыльце стоял Петр Дорошенко.
Гетман выпрямился, и хмель с него словно ветром сдуло. Приветливо посмотрел на Дорошенко, поправил оселедец на голове.
— Петр! Добрый день, друг мой!.. Не спится, дорогой, когда тебя, словно воронье орла, со всех сторон клюют. Позови-ка, Петр, ко мне Ивана Мартыновича, есть дело. Да чтобы об этом никто не знал, слышишь?
— Не слышал, пан гетман.
— Ну вот и отлично, так и должно быть. Позови Брюховецкого.
И пошел по комнатам, все больше и больше воспламеняясь. Возле двери комнаты Гелены приостановился, покачал годовой. Поманил к себе пальцем двух девушек-служанок.
— Как спала сегодня? — спросил, как отец.
Девушки переглянулись, восприняв его вопрос как упрек.
— До сих пор еще спит, бедняжка…
Резко повернулся и пошел дальше. Дом Чаплинского служил ему и гетманской резиденцией в Чигирине.
…Иван Мартынович Брюховецкий застал гетмана сидящим за большим дубовым столом. Он сидя спал. В комнате было тепло и уютно. Сквозь узенькое окно малиновой полосой падал сноп солнечных лучей. Хмельницкий спал тревожным сном. Опрокинутая назад голова касалась висевшего на стене ковра, гетман слегка стонал. Над головой, словно грозное напоминание воину, висели на ковре две перекрещенные турецкие сабли, украшенные золотом на черной стали. И крест, образованный саблями, и голова с седым оселедцем составляли как бы одно целое — символ кровавой мести. Таков уж закон края, а не личная причуда Хмельницкого, и никакая земная сила не изменит этого закона.
За время службы у гетмана старшина привык к такому его сну. Он знал, что Хмельницкий позвал его не по пустяковому делу, — для исполнения многочисленных прихотей гетмана в доме достаточно казачков и слуг.
— Подождите седлать коней! — умышленно громко крикнул он в дверь неизвестно кому. Хмельницкий замигал глазами и тут же отогнал от себя сон.
— Кричишь, Иван Мартынович, как на отца, — слегка потянувшись, отозвался Хмельницкий. — Закрой- ка дверь. Действительно, слишком торопятся хлопцы седлать коней. Кто там такой ранний?
— Конюхи, наверно, батько, если сын Дороша так срочно вызвал меня к вам. Зачем понадобился?
— Да понадобился. Одному шляхтичу, подброшенному шляхтой нам в пазуху, мешает голова.
— Прикажешь помочь человеку избавиться от лишней головы?
— Прикажу… — Хмельницкий вышел из-за стола и крепко взял Брюховецкого за плечи. — У этого шляхтича столько подлости, что ее хватило бы на все ляхское отродье. Он обманным путем пробрался к нам с молдавским посольством и с наслаждением продает свою родину за двести левков! А нас с тобой продаст за медный грош, за горсть табака. Пробрался сюда и не только собирает шпионские сведения, но еще и подбивает на измену нестойких людей…
— Таки пролез? Где этот выродок и от кого он получает сведения о нас?
— От кого получает?.. Погоди-ка, мне кажется, что кто-то ходит под дверью, нас и подслушать могут. Вели снять голову тому, кто рискует ею!
Брюховецкий мгновенно бросился к двери, открыл ее и отшатнулся: мимо двери проходила Гелена. Она оглянулась и остановилась.
— Так… прошу пана гетмана осудить?
— На смерть! — топнул ногой Хмельницкий, лицо которого побагровело от гнева.
К двери подошла Гелена. Брюховецкий взялся за саблю, но тут же вежливо отошел в сторону, пропуская девушку. Она вошла в комнату, закрыла за собой дверь и остановилась. На густых, длинных ресницах блестели росинки то ли от воды после умывания, то ли от слез. Падавшие в окна солнечные лучи зажигали огоньки-самоцветы в этих росинках, и от этого девушка казалась чародейкой. Ее зрелая женская красота невольно привлекала внимание. Она была одета по-домашнему в без украшений на светлых волосах. Только глаза у нее были беспокойные. Они бегали по светлице, словно искали еще кого-то.
— Это я, отец пан гетман… Ни днем ни ночью не вижу тебя… А сейчас чуть ли не в объятия сабли попала, точно враг какой-то… Будучи Чаплинской, страдала от нелюбимого мужа, а теперь от страшного одиночества. Может быть, мне поехать в гости к сестре? Ведь мы с ней дружили. Теперь Стефа уже замужняя, сама себе госпожа.
Гетман стоял, словно заколдованный, постепенно светлело лицо, проходил гнев. Он пошел навстречу Гелене, на миг закрыв глаза. Страшные догадки туманили его голову, бросая то в жар, то в холод.
— Не на тебя же я кричал, Гелена…
— Понимаю, подвернулась я не вовремя. Ничего не поделаешь, такова уж жизнь при отце гетмане, да еще и в такое время. Позволь, отец, поехать к Степаниде…
Брюховецкий все же приоткрыл дверь, все еще держа руку на рукоятке сабли.
— Пан гетман, я вам больше не нужен?
— Нет, нужен, пан Брюховецкий… Казнить, говорю, полковника Худолея, лазутчика шляхты. Вишь какой, глупым своим бунтарством позорит нашу честь, нарушая Зборовский договор. Казнить публично! Пусть Корона и король убедятся в этом. Мы уважаем договоры и свои слова, данные под Зборовом. Но не потерпим, чтобы у нас за пазухой сидел гад!
— Полковника Худолея? Но ведь пан гетман, кажется, не об этом говорил со мной.
— Об этом, Иван, опомнись, или ты не выспался? Приказываю казнить как шпиона, подосланного к нам! — снова гневно приказал Хмельницкий, шагнув к Брюховецкому.
— Иду выполнять! — твердо ответил старшина, почтительно кланяясь.
— Погоди, Иван! Снарядите сани с двумя казаками. Пусть отвезут Гелену в гости к Степаниде. Да… где там наш Карпо Полторалиха? Обленился, пакостный, обабился возле жены и детей. Кликни, хоть пожурю этого лодыря…
8
Через день состоялся короткий военный суд. Генеральные судьи признали Худолея изменником. Он подбивал запорожцев не признавать Зборовского договора, сместить Хмельницкого и избрать гетманом сечевого полковника.
В один из ясных зимних дней за городом свершилась казнь Худолея и четырех его сообщников — старшин. На казнь, как на зрелище, устремились жители Чигирина. Кто пешком, а кто и на лошадях. Присутствовали при казни сотники и полковники, которые не успели разъехаться по своим полкам после заседания военного совета. Полковник Максим Нестеренко не произнес ни слова ни едучи на казнь, ни возвращаясь обратно в город. Полковник Сомко, не попрощавшись с бывшим своим зятем Богданом, прямо от места казни, опечаленный, поехал с отрядом казаков по Черкасской дороге на Переяслав. Пушкаренко с Матвеем Гладким оставались на песчаном холме до тех пор, покуда тела казненных старшин не были зарыты в глубокой могиле.
Только Иван Богун не находил себе места, подъехал на коне к Брюховецкому и с упреком сказал:
— Был бы тут Данило Нечай, не занес бы палач секиру над головой полковника!
