мартини, и Манди изо всех сил пытается скрыть родственные чувства, которые ему предложено выказывать. Но все равно их испытывает. Вот так и рождается дружба.
У Рурка, как и у Манди, время есть. Если во вторую половину дня Манди свободен, Рурк всегда готов встретиться с ним. И вечером, если Манди согласен предпочесть его компанию походу в кино или сидению в одном из баров Хампстеда, Рурк, по существу холостяк (жена – адвокат в Вашингтоне, дочь – студентка в Йеле), всегда рад пойти ему навстречу. Рурк, как и Манди, любит пешие прогулки. Сидение под крышей в хороший день, заявляет он, оскорбляет душу. Манди с этим полностью согласен. Рурк любит Лондон, пусть у него и есть пара ирландских родственников, которые с радостью взорвали бы этот город. Есть они и у Манди. Он никогда с ними не встречался, но полагает, что намерения у них схожие. Дворецкий, открывающий дверь в особняке на Итон-Плейс, по совместительству и шофер. Его фамилия Милтон. Он отвозит их в указанное место, а далее они прогуливаются по паркам, докам, городским улицам. Посещают могилу Карла Маркса на кладбище Хайтейт и могилы его товарищей, которые завещали перевезти их тела со всех концов света, чтобы лежать в земле рядом с ним. Манди говорит, что Профессор гордился бы этими людьми. Как гордился бы и доктор Мандельбаум, но вот эту мысль он не озвучивает.
Говорят они практически обо всем, но их текущая тема – жизнь и любовные увлечения Манди от Мюрри до Бедфорд-сквер. Давно уже Манди не исповедовался незнакомцу, если такое вообще случалось. Но совет Эмори однозначен, так что второй раз задавать вопрос необходимости нет. И Рурк – отличный слушатель, никогда не судит говорящего. Только слушает. Они идут бок о бок. Без визуального контакта откровенничать легче. Даже семейная жизнь Манди не исключается из общей канвы, пусть за все промахи он винит исключительно себя. Имя Саша не упоминается вовсе. Он – наш уэльский друг. Берлин – это «Кардифф». Восточная Германия – «Восточный Уэльс». Если кто вдруг их и подслушает, сразу потеряет интерес. Они оба – профи.
Когда Рурк занимается физическими упражнениями, его голос становится более резким. Подошвы его гарвардских туфель радостно шлепают по каменным плитам тротуара или дорожки. Манди шагает с ним в ногу. Рурк любит махать руками. Как и Манди. Тот, кто видит эту долговязую парочку, которая, отчаянно жестикулируя, прогуливается на Реджент-парк, может подумать, что эти двое – эксцентричные братья, решающие мировые проблемы.
Их обеды в Итон-Плейс отличает другая, но столь же заразительная форма интимности. Порядок никогда не меняется. Мой дом «чистят» еженедельно, заверяет Рурк Манди, и я говорю не об уборщице. После пары стаканов мартини они переходят к разбору операции Саша – Манди. Давай, Тедди, мне нужно знать все. Сейчас не время для недомолвок. Рурк выбирает одну из последних встреч, какую-то информацию, переданную Сашей. Содержание значения не имеет, поскольку интерес Рурка чисто технический. Допустим, речь идет об отношениях ГДР и Китая, мелочевка, конечно, но все равно льет воду на разведывательную мельницу.
– Я приземленный человек, Тед. Так что давай последуем по Желтой кирпичной дороге,[93] проложенной через систему, если не возражаешь. Послушаем Сашину историю о том, как он добрался до этих материалов.
Он говорит о следующем: давай проследим путь, который проделала кассета с микропленкой от штаб-квартиры Штази до Бедфорд-сквер. Расскажи мне, в каком потайном устройстве Саша прятал кассету и где он ее взял.
И, наконец, Тед, остановимся на том, как ты вручаешь пленку местному резиденту Эмори. Или, поскольку бывают ситуации, когда похмелье выводит местного резидента из строя, а то и из доверия, Теду приходится самолично вывозить товар из Багдада, остановимся на том, что происходит на границе.
И Манди изо всех сил роется в памяти, чтобы поделиться с Рурком мельчайшими подробностями. Возможно, это всего лишь тщеславие, но у него складывается ощущение, что его знания останутся в истории. Это не Профессор, пытающийся на чем-то его подловить. Речь идет о молодых парнях, только вступающих в игру, которые когда-нибудь будут изучать операцию Саша – Манди, сначала в закрытых институтах, потом в открытых, и восхищаться мастерством ее участников. И Рурк – не Профессор. Рурк может улавливать все нюансы, тогда как Профессор, и слава богу, только неувязки.
– Тед.
Они в очередной раз обедают. Добрались до кальвадоса. Это любимый напиток Рурка. И предмет трений с бухгалтерами Управления. Как-то раз им решительно не понравилось, что он выложил пятьсот баксов за бутылку кальвадоса восьмидесятилетней выдержки. Но это же ради дела, черт побери! Чем он должен был угощать своего высокопоставленного собеседника? Минеральной водой?
– Ты совершенно прав, – заявляет Манди, вглядываясь в глубины пузатого фужера.
– Тед, во время пребывания в Таосе, где ты пытался отыскать свою душу, тебе довелось встретиться с моим приятелем, художником по фамилии Люгер? Берни Люгер? Большие полотна, хвалебные и ругательные отзывы в прессе, видения апокалипсиса, игра на гитаре?
Люгер? Берни? Конечно же, Манди его помнит! Но собой не гордится, если быть честным, поскольку, случалось, лежал в постели с Нитой, аккурат когда Берни, стоя на лесенке, выжигал напалмом Миннесоту. Но он берет себя в руки. Не кричит и не краснеет. Он – шпион, прошедший специальную подготовку в Эдинбурге, он может разложить все по полочкам.
– Берни Люгер, кокаинист, отчисленный из Йеля, – мурлычет он, пригубливая кальвадос. – Покинул буржуазное общество ради полумиллиона в год из семейного фонда. Как я могу забыть?
– Бывал на его вечеринках?
– Будь уверен, бывал. И выжил, чтобы рассказать о них.
– В Таосе Берни высказывался по поводу политики?
– Если вспоминал о ней. Когда не принимал наркотики или не приходил в себя после приема.
– И каких он придерживался взглядов? Анархистских? Коммунистических?
– Ну, только не коммунистических, нет. Скорее, я бы сказал, антикоммунистических. Если ты был за коммунизм, то Берни – против, – тут он прикладывает руку ко рту, у него вдруг возникает чувство, что он подвел Берни.
– Ты встречал его девушку? Кубинку?
– Ниту? Конечно. – Значит, думает он, все дело в Ните.
– Она-то Коммунистка?
– Полагаю, что да. Но только с маленькой буквы, – добавляет он.
– Любит Кастро?
– Скорее всего. Тогда она много кого любила.
– Берни или Нита просили тебя что-нибудь для них сделать? Встретиться с каким-нибудь знакомым, передать письмо, поговорить с кем-то после твоего возвращения в Англию? Почему ты смеешься?
– Я все гадаю, а когда ты задашь вопрос, сам ли я собирал свой чемодан.
Смеется и Рурк, очень весело, естественно, параллельно вновь наполняя фужеры.
– Значит, не просили. Ты для них ничего не делал. Не выполнял никаких мелких поручений. Я рад.
Выхода нет. Он должен спросить: «А в чем дело? Что они сделали?»
– Они сейчас в тюрьме. Получили по тридцать лет. Шпионаж в пользу Советов. Слава богу, они не дети. Очень жалко сажать детей.
Манди наблюдает, как Рурк улыбается, в свой фужер, который стоит на его ладони. Но перед его мысленным взором Нита, распростертая рядом с ним на гасиенде, и маленький бородатый Берни, который, перегнувшись через нее, хвалится, что едет на поезде революции.
– Но Берни – фантазер, – пытается протестовать он. – Говорит все, что приходит в голову, для красного словца. Откуда у них может быть полезная русским информация? Надо быть дураком, чтобы поверить тому, что говорит Берни.
– О, до русских они не добрались, мы об этом позаботились. Берни позвонил в советское консульство
