– А я – Тед.
Ричард тоже светловолосый и такой же чистенький. Волосы коротко стриженные. У него плечи качка, на нем синий блейзер и синий галстук стюарда авиакомпании. Он сидит в квадратной, обшитой деревом комнате, размером чуть больше сауны, за маленьким красным столом. Рукопожатие крепкое, ясно и то, что он спортсмен. Возможно, девушка тоже дружит со спортом. На столе нет ни телефона, ни компьютера, никаких технических средств, облегчающих жизнь клеркам. Только одна папка – и та закрыта. Никто не удосужился написать на ней «ПАПКА». Ричард упирается подушечками пальцев в стол по обе стороны папки, словно собирается левитировать.
– Надеюсь, вы не станете возражать, если я буду называть вас Тед? Некоторые англичане такие чопорные!
– Только не этот англичанин, Ричард, заверяю вас! – Он уже разобрался с акцентом Ричарда: скандинав, каждое предложение – что жалоба.
– Тед, мистер Дмитрий считает необходимым выплачивать разовое вознаграждение всем своим потенциальным работникам, вне зависимости от того, как закончится собеседование. Вознаграждение – тысяча долларов наличными, выплачиваемое после подписания контракта о найме на работу на один день. Вас это устраивает, Тед?
Предложение денег всегда приводит Манди в замешательство. Так что с его губ срывается смешок, он прикладывает руку ко рту, говорит: «Полагаю, я могу заставить себя пойти на такое», – и вновь следует смешок.
– Контракт очень короткий, Тед. Ключевое слово –
Мы, значит? Ну и ну.
Манди подписывает, они вновь обмениваются рукопожатием. Рука Ричарда сухая и жесткая. После того как он достаточно долго тряс руку Манди, Ричард лезет во внутренний карман блейзера и достает запечатанный желтый конверт. Не из ящика стола, попрошу заметить, не из сейфа, не из денежного ящика, а из внутреннего кармана, расположенного у сердца. И расписка ему совершенно не нужна.
Ричард открывает дверь, опять рукопожатие, для кино- и фотокамер, да только, насколько известно Манди, их нет и в помине. В коридоре ждут еще двое в куртках с капюшонами. Белые лица, черные анораки, мертвые лица. Мормоны признали бы их своими.
– Сэр, мистер Дмитрий сейчас вас примет.
Два блейзера охраняют резные двери, но эти, в отличие от блейзера Ричарда, зеленые. «Кто-то
Резные двери распахиваются, Манди переступает порог и ждет первой встречи с миллиардером, философом, филантропом, отшельником и гением, который принял решение посвятить свою жизнь и состояние Саше и гонке вооружений за правду. Но видит лишь пухлого мужичонку в мешковатых тренировочных брюках и футболке, прогуливающегося по комнате, и двух мужчин в костюмах, которые сверлят его взглядами, стоя у противоположных стен.
– Мистер Манди, сэр, мне сказали, что ваши взгляды на последние события в мире полностью совпадают с Сашиными и моими. – Если Манди и собирается отвечать, то напрасно: Дмитрий не дает ему времени. Ухватывает за левый бицепс и кружит по комнате уже вместе с ним. – Это Свен, это Анджело. – Он не представляет их, скорее выключает из разговора. – Для меня они подхватят говно, вылетающее из сраки. Детали нынче меня не интересуют, мистер Манди. Как и Саша, я предпочитаю мыслить по-крупному. Эта война в Ираке незаконна, мистер Манди. Это преступный и аморальный заговор. Никто союзников не провоцировал, никакой связи с «Аль-Каидой», никакого оружия Армагеддона. Байки о совместной деятельности Саддама и Усамы – полнейшая чушь. Это старая колониальная война за нефть, изображаемая крестовым походом за спасение западного образа жизни и демократии, и развязала ее клика агрессивных иудео-христианских геополитических выдумщиков, которая захватила средства массовой информации и воспользовалась психопатией Америки, развившейся после 11 сентября.
Манди вновь задается вопросом, а должен ли он что-нибудь добавить, но и на этот раз Дмитрий не предоставляет ему выбора. Голос его такой же резкий, как и движения, лающий, отрывистый голос. По разумению Манди, родом этот голос из Ливана, набирал силу на Балканах, а оттачивался в Бронксе, так он прикидывает про себя, благо время для этого есть: что-то от грека, что-то от араба, наконец, что-то от американского еврея, и все слито в английский коктейль, который так и не перемешался. Дмитрий говорит на языке матери? Манди в этом сомневается. Дмитрий такой же сирота, как и он сам, Манди это чувствует: сын доков, человек-нож, изобретатель собственных жизненных правил.
– Для того чтобы начать такую войну, говорил мне Саша, требуется совсем немногое: нужно, чтобы несколько хороших людей ничего не сделали, остались молчаливыми свидетелями. Что ж, они ничего и не сделали. Хорошие ли они люди, это другой вопрос. Демократическая оппозиция все просрала. Сидеть дома, петь патриотические песни и не высовываться, пока на улице не станет спокойно, вот их позиция. Господи Иисусе, да разве это оппозиция? Где их нравственное мужество? Может, я слишком спешу, мистер Манди? Люди упрекают меня, что я не даю им времени подумать. Вам нужно время подумать?
– О, я успеваю, спасибо вам.
– Я уверен, что успеваете. У вас интеллигентное лицо, добрые глаза, вы мне нравитесь. Иран – следующий на очереди, Сирия, Корея, на выбор. Простите меня, хозяин я никудышный. Забываю о важной роли, которую сыграл ваш английский премьер-министр, без его участия война бы, возможно, и не началась. – Резкий поворот на месте. – Мистер Манди выпьет чаю, Анджело. Он женат на турчанке, вроде бы должен пить яблочный чай или кофе, но он выпьет крепкого индийского чая с коровьим молоком и коричневым тростниковым сахаром. Турки повели себя благородно в этой войне, мистер Манди. Вы можете гордиться своей дамой и, думаю, гордитесь.
– Спасибо вам.
Опять поворот.
– Пустяки. Турецкое исламистское правительство отказалось содействовать американскому агрессору, а их военные наконец-то сдержали привычное желание от души врезать по курдам. – Шажок к дивану, чему Манди только рад, потому что голова у него уже кружится, ему кажется, что он одновременно участвует в трех разговорах, хотя сам произнес лишь несколько слов. – Человек должен знать, что происходит вокруг, мистер Манди. И я знаю, как вы еще заметите. Мир по колено утонул во лжи. Пора барашкам съесть льва. Присядьте, пожалуйста, сэр. Вот здесь, справа от меня. Левое ухо у меня не слышит. В свое время один говнюк полез в него крюком, на котором вешают мясные туши, и теперь в нем стоит шум моря. А я не люблю это гребаное море. Я плавал семь лет, потом купил этот корабль и сошел на берег, купил много других кораблей и больше в море не выходил.
Бросая на своего хозяина короткие взгляды, Манди удается нарисовать его образ. Ему никак не меньше семидесяти. Тело заплыло жирком, на лысине почечные бляшки, лицо в глубоких морщинах. Глаза по-детски синие, очень живые, находятся в непрерывном движении, которое только убыстряется, когда он говорит. У Мустафы есть заводная игрушка, которая тоже шевелит глазами, вот почему Манди трудно
