– Он хочет, чтобы ты ему перезвонил, – терпеливо сказал Рук.
– Даркер – темная лошадка. Ты это знаешь, я это знаю. И Рекс Гудхью знает, разве не ясно? Так чего ж мы ломаем комедию, величая его реалистом?
Все же Берр покорно набрал номер. Ему некуда было деваться. Рук постоянно напоминал ему, что Гудхью единственный и лучший их покровитель.
Трудно было найти двух более непохожих друг на друга людей, чем Рук и Берр: Рук – подтянутый, как конь на военном параде, Берр – столь же неряшливый в быту, как и в своей речи. Было в нем что-то кельтское, богемно-бунтарское – цыганское, говорил Гудхью. Когда он по какому-либо торжественному случаю старался приодеться, то выглядел так, что лучше бы вовсе не старался. Сам Берр называл себя «йоркширцем наоборот». Его предки были не шахтерами, а ткачами, а следовательно, сами себе господа, а не рабы коллективного труда. Поселок, в котором вырос Берр, стоял на южном склоне холма, так что каждый дом из почерневшего песчаника был открыт солнцу, целый день светившему в застекленные мансарды. Мужчины, как правило, работали наверху, в затворничестве и уединении, внизу болтливые женщины пряли пряжу. Жизнь мужчин, довольно однообразная, проходила в постоянном общении с небом. И пока их руки делали одну и ту же работу; мысли блуждали неизвестно где. В этом маленьком городке выросло столько поэтов, математиков и шахматистов, чей неординарный ум сформировался в их высоких, залитых солнечным светом гнездах, что не хватило бы книги, чтобы вместить все рассказы о них. Берр унаследовал и пронес через Оксфорд духовные богатства, добродетели и мистицизм этих людей.
Значит, такова была воля светил, чтобы Берр, когда Гудхью вытащил его из Ривер-Хауз и дал возможность основать собственное небольшое агентство, избрал своим личным антихристом Ричарда Онслоу Роупера.
О, разумеется, до Роупера были и другие.
В самом конце «холодной войны», когда Берр уже мечтал о посттэтчеровском рае (Гудхью в то время еще не помышлял о создании нового агентства) и даже самые достойные его коллеги подумывали о смене врагов или работы, мало кто из них не помнил о вендетте, объявленной Берром таким известным преступникам восьмидесятых, как неуловимый миллиардер в сером костюме Тайсон, «продавец металлолома», или Лоример, «бухгалтер»-молчун, никогда не пользовавшийся личным телефоном, или одиозный сэр Энтони Джойстон Брэдшоу, джентльмен, оказывавший отдельные услуги так называемой группе по изучению снабжения под началом Даркера и владевший огромным имением неподалеку от Ньюбери, где он травил дичь собаками, восседая верхом рядом со своим дворецким, державшим наготове фляжку с вином и бутерброды с гусиной печенкой.
Но Ричард Роупер, судя по донесениям агентов Берра, был таким противником, о котором он мог только мечтать. Все, за чем гнался по пятам Берр, чтобы успокоить свою совесть фабианца[7], сконцентрировалось в одной фигуре Роупера. Никогда он не знал ни трудностей, ни лишений. Принадлежность к высшему классу, привилегированность были преподнесены Роуперу на блюдечке. Берр даже менял интонацию, когда заговаривал о нем. «Наш Дикки» – называл он его, усиливая при этом свой йоркширский акцент; или для разнообразия: «этот Роупер».
– Он искушает Господа Бога, наш Дикки. Ему обязательно нужно вдвое больше, чем есть у самого Творца. Это-то его и погубит. Такая одержимость не всегда способствовала душевному равновесию Берра. Заключенный в раковину своего крохотного агентства, он везде подозревал заговор. Если вдруг терялась папка или разрешение на проведение операции задерживалось где-то наверху, ему тут же мерещилась длинная рука Даркера.
– Говорю тебе, Роб, если Роупер решится на вооруженный разбой среди бела дня на глазах у верховного судьи...
– То верховный судья отдаст ему свою фомку, – продолжал Рук. – А Даркер купит ее для него. Садись. Завтрак готов.
В своем неуютном офисе на Виктория-стрит они часто задерживались допоздна, шагая из угла в угол и размышляя вслух. Дело Роупера состояло уже из одиннадцати томов, не считая полудюжины секретных приложений со значками и пометками. В них прослеживался весь путь Роупера от дурно попахивающей, полузаконной торговли оружием до совсем уж «вонючей», как выражался Берр.
Но на Роупера у Леонарда были и другие досье: из Министерства обороны и иностранных дел, Министерства внутренних дел, Национального банка, Министерства финансов, Департамента внешней торговли и Налогового управления. Для того чтобы заполучить эти документы, не привлекая внимания людей Даркера, потребовались дьявольская хитрость и удача, не говоря уже о попустительстве Гудхью.
Как бы то ни было, архив постепенно сложился. Утро в офисе начиналось с того, что дочь полицейского Перл вкатывала металлическую тележку с залатанными и перевязанными, словно жертвы бомбежки, трофейными папками и маленькая группа посвященных приступала к работе. Поздно вечером она увозила их обратно в хранилище. У тележки были расшатанные колеса, и она немилосердно скрипела, катясь по крытому линолеумом коридору, так что ее окрестили катафалком Роупера.
Но и в самую горячую пору Берр ни на минуту не забывал о Джонатане.
– Не позволяйте ему больше рисковать, Реджи, – повторял он Куэйлу снова и снова, вынужденный ждать «приговора» начальства, как саркастически выразился Гудхью, и, может быть, на сей раз окончательного. – Он не должен больше красть факсы или подслушивать у замочной скважины, Реджи. Нужна предельная осторожность и осмотрительность. Он все еще сердится на нас за то, что случилось в Каире? Я не подступлюсь к нему, пока не пойму, что он с нами. Здесь нельзя ошибиться. – И обращаясь к Руку: – Никому ни слова, Роб. Для всех он просто мистер Браун. Даркер и его друг Огилви преподали мне урок, который я никогда не забуду.
Для пущей предосторожности Берр завел на Джонатана фальшивое досье, дал ему фиктивное имя и одарил внешними данными несуществующего сотрудника, окружив таким ореолом секретности, который, он надеялся, не сможет не привлечь внимания «чужого» агента. По мнению Рука, это смахивало на паранойю. Но Берр стоял на своем. Лучше перестраховаться.
Он слишком хорошо знал, на что способен Даркер, чтобы стереть в порошок соперника, – даже такую в сравнении с ним мелюзгу.
Одновременно он вел и настоящее досье, аккуратным почерком исписывая страницу за страницей, – он держал его в неподписанном скоросшивателе в одном из самых дальних уголков своего архива. Через посредников Руку удалось раздобыть армейские документы отца Джонатана. Сыну было всего шесть лет, когда сержант Питер Пайн был посмертно представлен к медали за мужество и отвагу при Адене. С выцветшей фотографии в газете смотрел мальчик в синем макинтоше, на который он нацепил отцовскую
