И Уиклоу с его изысканной профессиональной речью был воплощением того быстроглазого молодого издательского работника на взлете, каких десятками штампуют в наши дни.
А что до честного Джека Хензигера, он являл собой превосходный образец разбогатевшего флибустьера современной американской книготорговли. Он не делал секрета из своего прошлого. Нефтепроводы на Ближнем Востоке, гуманная помощь Афганистану, красная фасоль для горных племен в Таиланде, выращивающих опийный мак, – Хензигер и правда продавал все это, помимо того, что он побочно продавал Лэнгли. Но сердце его было отдано издательскому делу, и он сюда приехал доказать это.
Барли же словно бы упивался фальшью. Он бросился в нее, точно она-то и была его давно утраченной реальностью: пожимал руки, принимал поздравления конкурентов и коллег, а потом около одиннадцати признался, что ему что-то не сидится на месте, и предложил Уиклоу обойти окопы, чтобы подбодрить бойцов.
И они отправились. Барли нес охапку белых конвертов и всовывал их в избранные руки, веселыми воплями и приветствиями прокладывая себе дорогу в узких проходах, забитых посетителями и участниками.
– Провалиться мне, если это не Барли Чертов Блейр, – донесся знакомый голос из-за витрины с иллюстрированными Библиями на самых разных языках. – Помнишь меня, а? Третий слева в норковых подштанниках в свои далекие скромные дни?
– Спайки! Так они тебя снова впустили? – сказал Барли с искренним удовольствием и сунул ему конверт.
– Ну, волноваться я буду, когда они меня не выпустят. А это, значит, твой престарелый батюшка?
Барли познакомил его с талантливым редактором Уиклоу, и Спайки желтыми от никотина пальцами осенил его крестным знамением.
Они пошли дальше – только чтобы сразу же наткнуться на Дэна Зеппелина. Дэн не разговаривал. Дэн загробным шепотом вовлекал вас в заговор, скрестив руки на груди и наклоняясь через стол.
– Нет, вы мне ответьте, Барли, идет? Мы что – первопроходцы или хреновые сестры Митфорд? Ну, пусть кое-какие некниги в этом году идут как книги. Ну, пусть кое-какие неписатели выпущены из тюрем. Подумаешь! Вот я нынче утром подхожу к моему собственному стенду, а какая-то жопа забирает книги с моих полок. «Разрешите задать вам личный вопрос? – говорю я. – Какого хрена вам тут надо?» – «Приказ», – заявляет он и конфискует шесть книг. Мери Эмблсайд – хреновое «Черное сознание в песне и слове». Приказ! Нет, вы мне скажите, Барли, кто такие мы? И кто такие они? И что, по их мнению, они перестраивают, когда ничего и построено не было? Как можно перестроить труп?
В «Люпус букс» их отослали в кафе, где Сам Наш Президент, только что посвященный в рыцари сэр Питер Олифант обдурил даже русских, закрепив за собой столик. Надпись по-русски и по-английски на листе бумаги подтверждала его триумф. Последним предостережением для скептиков служили скрещенные флажки Великобритании и Советского Союза. В обрамлении переводчиков и высокопоставленных чиновников сэр Питер растолковывал те многочисленные выгоды, которые получит Советский Союз, субсидируя его щедрые покупки у советских издательств.
– Да это же сам граф! – вскричал Барли, вручая ему конверт. – А где графская корона?
Но именитость продолжала свои рассуждения, даже не поведя пыльной от седины бровью.
На стенде Израиля царил вооруженный мир. Темная очередь соблюдала порядок и хранила молчание. Привалившись к стенам, стояли молодые люди в джинсах и кроссовках. Лев Абрамович был седовлас и подавляюще высок. В свое время он служил в Ирландском гвардейском полку.
– Лев! Ну, как там Сион?
– Может, мы побеждаем, а может, счастливый конец перенесен в начало, – ответил Лев, засовывая в карман взятый у Барли конверт.
Из Израиля Уиклоу следом за Барли затрусил к павильону Мира, Прогресса и Доброй Воли, где нельзя уже было долее сомневаться ни в массированном историческом сдвиге, ни в том, кто этот сдвиг совершает.
Каждый плакат, каждый свободный кусочек стены пронзительно провозглашал новое Евангелие. На каждом стенде каждой республики мысли и произведения уже не нового пророка, изображенного в таком ракурсе, что родимое пятно исчезало, а подбородок был вздернут, соседствовали с наследием его бесцветного учителя – Ленина. У стенда ВААПа, где Барли и Уиклоу пожали несколько рук, а Барли избавился от целой партии конвертов, речи вождя в глянцевых переплетах, переведенные на английский, французский, испанский и немецкий, производили вполне отразимое впечатление.
– И сколько еще придется нам терпеть эту липу, Барли? – спросил вполголоса белобрысый сотрудник одного из московских издательств, когда они поравнялись с ним. – Когда же нас вновь примутся угнетать, чтобы мы стали всем довольны? Если наше прошлое – ложь, кто поклянется, что и наше будущее не окажется ложью?
Они шли от стенда к стенду – Барли лидировал, Барли здоровался, Уиклоу следовал за ним.
– Иосиф! Рад вас видеть. Вот вам конверт. Только не проглотите его залпом.
– Барли! Дружище! Разве вам не передали моей записки? А может, я ее и не оставлял?
– Юрий! Рад вас видеть. Вот вам конверт.
– Вечерком загляните выпить, Барли! Придет Саша. И Роза. У Руда завтра концерт, так что он хочет остаться трезвым. Вы слышали про писателей, которых выпустили? Это же потемкинская деревня. Их выпускают, дают наесться досыта, предъявляют публике и снова сажают до будущего года. Идите-ка сюда. Я продам вам пару книжек, чтобы позлить Западнего.
Сперва Уиклоу не понял даже, что они добрались до цели. Он увидел среди выцветших флагов знамя с золотыми буквами, вышитыми на красном бархате. Он услышал вопль Барли: «Катя, где вы?» Но ничто не объясняло, кому принадлежит этот стенд: возможно, оформление еще не было завершено. Он увидел обычные неудобочитаемые книги о развитии сельского хозяйства Украины и народных грузинских танцах, издыхаюшие на полках от тягот предыдущих выставок. Он увидел обычных пять-шесть широкобедрых женщин, стоящих словно в ожидании поезда, и низенького небритого мужчину, который, держа перед собой сигарету, точно волшебную палочку фокусника, впивался хмурым взглядом в табличку с фамилией на лацкане у Барли.
«Назьян, – прочел, в свою очередь, Уиклоу. – Григорий Тигранович. Старший редактор издательства „Октябрь“«.
– Полагаю, вы ищете мисс Катю Орлову? – спросил Назьян у Барли по-английски и поднял сигарету еще выше, словно для того, чтобы она не заслоняла от него собеседника.
– И еще как! – с жаром ответил Барли, и две-три женщины сочувственно улыбнулись.
По лицу Назьяна расползлась парализующе-учтивая улыбка. Выписав сигаретой замысловатый вензель в воздухе, он отступил в сторону, и Уиклоу узнал со спины Катю, которая беседовала с двумя миниатюрными азиатками – бирманками, решил он. Но тут инстинкт заставил ее обернуться, она посмотрела на Барли, потом на Уиклоу, потом снова на Барли, и ее лицо озарила чудесная улыбка.
– Катя! Потрясающе, – робко произнес Барли. – Как ребятишки? Остались в живых?
– Спасибо! Они прекрасно себя чувствуют.
Под взглядами Назьяна, его сотрудниц и Уиклоу Барли вручил ей приглашение на званый вечер в честь гласности и рождения фирмы «Потомак и Блейр».
– Да, кстати, во второй половине дня я, может быть, покину этот вихрь веселья, – сказал Барли, когда они возвращались в павильон Запада. – Вы с Джеком и Мэри-Лу уж как-нибудь сами справляйтесь. А я обедаю с прекрасной дамой.
– Мы с ней знакомы? – спросил Уиклоу, и оба засмеялись.
Она жива и здорова, радостно думал Барли. Если что-то и происходит, ее это еще не коснулось.
* * *
В какой мере мы знали или догадывались о чувстве Барли к Кате? Со столь скрупулезно прослеживаемой и контролируемой операцией любовь сочеталась плохо и внушала нам что-то вроде робости.
В своей личной жизни Уиклоу усердно искал легких связей, но на личную жизнь Барли взирал глазами пуританина. Возможно, по молодости он не верил в страсть зрелых лет. Уиклоу полагал, что Барли просто увлекся в очередной неисчислимый раз. Люди в возрасте Барли не влюбляются.
Хензигер, примерно ровесник Барли, считал секс невоспетой привилегией людей, ведущих двойную
