Последний Завет

Затемнение наплывом.

Голос Клайда объявляет о прибытии отца Фелипе Альмеды, католического священника Фэрбэнкса, Тот сидит у изголовья Шомона, держа ухо в нескольких сантиметрах от губ живого мертвеца, который что-то говорит, задыхаясь. Камера приближается. Крупный план лица Альмеды, смущенно выслушивающего его исповедь.

17 декабря. Звуковая дорожка загромождена комментариями и распоряжениями Флетчера Татьяне Мендес. Медсестра заклеивает пластырем веки Шомона, который становится еще более неузнаваемым. Настойчивые вопросы об убийце Этьена прекратились. Боуман теперь больше интересуется тем, что произошло после убийства, а не до этого. Шомон содрогается под воздействием электрических и химических импульсов. В течение нескольких невыносимых минут выблевывает обрывки фраз, словно слипшихся от желчи.

Натан бросил взгляд на Карлу. Та сидела, отвернувшись от жуткой сцены, которую он ей навязал.

– Не надо бы вам смотреть на все это, – сказал он.

– Я и так уже не смотрю какое-то время. Только слушаю.

Француз на операционном столе цепляется за свою вторую жизнь, чтобы высказать свои последние слова. Слова, которые Боуман пытается вырвать у него чуть ли не щипцами.

Боуман; «Что в конце туннеля?»

– О каком туннеле он говорит? – удивилась Карла.

– Клайд намекает на пресловутые галлюцинаторные видения, описанные пережившими клиническую смерть: отделение души от тела и путешествие по длинному туннелю, в конце которого яркий свет.

Выходит, Клайд пытался проникнуть в тайну загробного мира. Расследовал загадку самой смерти. Неужели ключ к происхождению человека будет обнаружен ФБР?

Этьен Шомон корчится от боли, странно выворачивая свои покрытые коростой конечности, словно одержимый какой-то дьявольской силой. Флетчер вонзает ему длинную иглу в позвоночник и вводит спинномозговую жидкость, добавляя крупицы жизни этому ожившему трупу. Обезображенный отвратительным оскалом Шомон пытается что-то выговорить, исходя беловатой пеной. Бормочет, пуская пузыри в мир, который покинул год назад. Долгое охлаждение повредило немалое количество органов и способностей, которые хлопочущая вокруг него научная команда пытается восстановить с помощью инъекций, хирургического вмешательства и электрических разрядов.

Боуман: «Что в конце туннеля?»

Этьен Шомон вращает ничего не выражающими глазами, хрипит, гримасничает, оживленный искусственной энергией, которую щедро вливает в него доктор Флетчер. Но из-под дебильной маски прорывается живой ум, пытаясь вступить в контакт.

Шомон: «Г… г… гну… сно…»

Таково было второе слово, произнесенное Этьеном Шомоном.

Боуман склоняется к живому мертвецу и, запинаясь, бормочет.

Боуман: «Свет! Что за этим белым светом?»

Шомон: «Н-н… ч-ч-ч…»

Шомон отхаркивает какую-то пурпурную жижу и пузыри желчи.

Боуман: «Ночь?»

Воскрешенный ne оставляет ycuлий… Впрыскивание каких-то химических веществ, которыми лекари стимулируют ею нервную систему, начинает сказываться. Ему удается произнести пару слов тонким голосом, натужно икая. Шомон: «Н-ннн… ч-чего… нет…»

Боуман: «Этьен, что ты видел в конце туннеля?»

Шомон: «Ад… рай… это… ты… сам…»

Боуман: «А как же свет?»

Шомон: «Твое… сознание… Ты… сам… с собой… без… тела… толь… ко… твой дух… в пустоте… Только… во… ро… шишь… про… шлое…»

Боуман: «На что похож рай?»

Шомон: «Твоя… со… совесть…»

Боуман: «Наша совесть и есть рай? Или ад?»

Шомон: «Да… в зависи… мости… от твоего… прошлого… хвоей… кармы… Нет никакого«, представления о… времени…»

Боуман: «Сожаления. Угрызения совести. Неотвязная память о совершенных при жизни дурных поступках. Это и есть ад?»

Шомон: «Надо быть с-с-с… с-святым… чтобы наслаждаться этим…»

Приступ кашля прерывает слова Шамана. Он извивается, словно гусеница, резким движением вырывает несколько зондов. Потом начинает кричать от боли. Флетчер оставляет экраны контроля и вкалывает своему пациенту мощное болеутоляющее, погружающее его в вязкое забытье.

Натан понял, почему Клайд вдруг захотел быть кремированным. Его друг не желал рисковать, чтобы над ним измывались, как над оживленным Этьеном Шомоном.

Шомон успокоился. Боуман продолжает задавать вопросы. Уговаривает своего друга описать ему, что тот видел за белым светом. Этьен потеет и дрожит. Сверхчеловеческим усилием открывает исходящий пеной рот.

Шомон: «Нич-ч… ч-чего… кроме… пустоты… когда свет гаснет… не остается ничего… Только пустота…»

Боуман: «Через какое время?»

Шомон: «Нет никакого времени… ни пространства… Никакого ориентира… внезапная пустота… Где я?»

Боуман: «В Фэрбэнксе, в лаборатории».

Шомон: «А Карла… Где Карла?»

Боуман: «Что с тобой случилось, Этьен? Почему ты оставил лагерь? Почему ушел? Что произошло?»

Шомон: «Почему я… я… я… я… зде-е-е-есь?„»

Шомон опять впадает в кому. Затемнение.

Конец видеозаписи. До бойни три дня.

Карла застыла в оцепенении. Покрасневшие глаза, лицо белее савана. Рука прижата ко рту. Натан бросился к ней и довел до туалета, где она извергла из себя все съеденное со вчерашнего дня.

– Сожалею. Не надо было показывать вам эту пленку. Подышите немного воздухом в саду, пока я просмотрю ее еще раз.

Лаву требовалось впитать в себя образы и произнесенные слова. Проникнуться тем, что было у Боумана на уме, когда он снимал эти сцены.

71

Карла прошлась по рощице, отделявшей мастерскую от дома, чтобы унять тошноту, дать схлынуть адреналину, немного прийти в себя. Ей требовалось выговориться. Но Натан был слишком занят своим расследованием. Невосприимчив. Она толкнула дверь сарая.

Леа, Джесси и Томми окружали Сэма, вырезавшего бизона. Все полки мастерской были заставлены фигурками из дерева, изображавшими животных, индейцев, хоганы – традиционные жилища племени навахо, тотемы. Сэм воспроизвел целую деревню, населенную священными существами, словно чтобы обессмертить свою былую жизнь.

– Это и есть ваше ремесло? – спросила Карла.

– Нет, мое ремесло – это кисть.

Она напрасно озиралась, ища среди окружавших ее деревяшек хоть что-нибудь, похожее на картину.

– Картин вы тут не увидите. Я мажу краской всего одну-едниственнуто штуку, всегда в один и тот же цвет, но в этой мастерской она бы не поместилась.