Натан еще раз перечитал документ, прежде чем обратиться к монаху, который наблюдал за его реакцией:
– Почему Альмеда просил доставить это свидетельство кардиналу Драготти?
– Как глава Конгрегации в защиту вероучения монсеньер Драготти обязан анализировать все, что может идти вразрез с домой.
– Знаю. В ходе своих расследований агент Боуман не раз сталкивался с этой службой Ватикана. Я вас спрашиваю, почему Альмеда не отправил его непосредственно кардиналу?
– Возможно, он боялся, что письмо могут перехватить и прочесть, прежде чем оно попадет на стол к монсеньору Драготти. Мне самому предстоит выполнить эту задачу – поехать в Рим и передать его в собственные руки кардинала.
– Почему же вы этого не сделали?
– Напоминаю вам, что Альмеда еще не умер.
– Пытался ли он общаться с вами после своей попытки самоубийства?
– Да, с помощью блокнота, который мы положили рядом с его уцелевшей рукой. Большая часть каракулей нашего брата была просьбой избавить его от мучений.
– Он оказал вам дурную услугу своими откровениями.
– Почему же?
– Стоит ли напоминать, что все, замешанные в этом деле, были устранены?
– Кем?
– У меня впечатление, что Альмеда втайне надеялся на то, что вы сможете в этом разобраться. В конце концов, вы достаточно догадливы. И не перестаете это доказывать с тех пор, как я здесь.
– Признаюсь, что, показывая вам это письмо, я и впрямь рассчитывал немного прояснить тайну.
– Очевидно, Боуман хотел заставить кого-то поверить, что доктора Флетчер и Гровен выиграли гонку к вечной жизни, затеянную сомнительными сектами.
– Раэлитами?
– И ими тоже, среди прочих. Как Боуман и предполагал, одна из этих сект оказалась готова на все, лишь бы завладеть магической формулой. Но только сам он при этом лишился жизни.
– Я пришел к тому же заключению, что и вы.
– В том-то и проблема.
– Почему?
– «Мы хотели пролить свет, но лишь подняли завесу над мраком» – это слова самого Альмеды. Боуман ожидал какой-то реакции, но не такой яростной.
– Что вы из этого выводите?
– Надо ехать в Рим.
– Но… Альмеда еще…
– Он уже не принадлежит этому миру, вы же сами сказали. Я встречусь с вами в Риме семнадцатого, в кафе «Греко», ровно в восемь часов. А до этого мне надо завернуть в Ниццу.
– Я поеду завтра же.
– Передвигайтесь как можно незаметнее.
– Почему?
– Путь к кардиналу будет опасен.
93
Кейт Нутак посмотрела на новенький календарь начавшегося года, прикидывая, дадут ли ей доработать до Сретения. Уэйнтрауб уже звонил, узнав о ее рейде в Анкоридж. То, как она использовала приставленных к Натану Лаву агентов ФБР, учинив вдобавок наглый допрос главе «Бритиш Петролеум», вывело его из себя. «Вас же дерьмом завалят, даже понять не успеете откуда». Она огрызнулась: «Если с вашего места, то это не слишком высоко». – «Не заблуждайтесь, Нутак, вы затеяли игру с большими ребятами. Рядом с ними капитан Малланд и хозяин „Правильного бара' – мелюзга». – «Выскажитесь яснее, Уэйнтрауб», – «Долго вам ждать не придется!» – рявкнул он и повесил трубку.
Гнев и беспокойство развязывали языки.
Указание «большие ребята» серьезно сокращало список подозреваемых. У Кейт были свои соображения на сей счет, вполне, впрочем, соотносившиеся с ее ближайшей встречей.
Клубы сигаретного дыма в сопровождении до-мажорных аккордов вернули ее на диван, под бочок к Брэду. Палец музыканта скользнул в направлении ми по струне ре. Он начал мурлыкать под аккорды своей бас-гитары что-то среднее между Адамом Клейтоном и Джеем Уобблом:
Он щелкнул по струнам, чмокнул Кейт в губы, раздавил в пепельнице свой косяк и прильнул к ней. Они перекатились через диван и упали на ковер. Спина эскимоски то выгибалась, то прогибалась, следуя волной за движениями его члена. Наконец он оросил ее матовые ягодицы и встал, качаясь от любви. Поплелся на подгибающихся ногах на кухню утолить жажду. Кейт перевернулась на спину и, лежа на полу, потянулась. Жизнь приобретала неожиданную и заманчивую перспективу как раз в тот момент, когда горизонты ее карьеры совсем занесло пургой. Она забросила расследование ради кайфа с лабухом. Был ли во всем этом какой-то смысл? А разве обязательно, чтобы был? Натан Лав наверняка дал бы ответ, позаимствованный у какого- нибудь великого учителя дзен. Брэд же отвечал на все с помощью своей гитары и поэзии рока. Кейт не увлекалась ни буддизмом, ни музыкой. Противостоять действительности ей удавалось лишь с помощью рассудка. А рассудок диктовал ей, что в преступлении всегда есть смысл и что ей дали образование, взяли на работу и платят как раз за то, чтобы она разобралась в его механизме. Адский грохот металлических децибел заставил ее вздрогнуть.
Мэрилин Мэнсон. «Rock is dead» [24].
Музыка, способная разбудить мертвецов и обдолбанных вусмерть. Брэд уменьшил звук и принес своей музе холодной воды. А забрав из ее рук стакан, залюбовался отпечатками их губ, слившимися воедино на прозрачности стекла.
– Вещественное доказательство нашей любви, – объявил он.
– А твой хрен цвета кофе с молоком ты как улику не рассматриваешь? – прервала она его элегический полет.
– Это не одно и то же, – сказал он, растратив красивые слова.
– Понятно. Выпить из одного стакана – это страсть, а подставить свою задницу – всего лишь перепихон. Так, что ли?
– Нет, нет…
– Буду откровенной: содомия, по крайней мере для меня, это в первый раз. И то лишь ради тебя. Не скажу, что это не доставило мне удовольствия, но вначале я согласилась повернуться только потому, что это был ты. Зато стаканом, на котором сейчас отпечаток моих губ, пользовалось немало моих коллег…
– Куда ты клонишь?
Стоящий перед ней с возбужденным членом Брэд был раздосадован. Насладившись его реакцией, Кейт добавила:
– В перепихоне нет ничего грязного. Наоборот, он делает людей счастливыми.
– Эй, детка, да что с тобой?
– Извини, я пытаюсь сказать, что люблю тебя, но никак не могу подобрать слова…
– Я тоже тебя люблю, Кейт.
Он лег на нее, обнял, уткнулся головой меж грудей отбил несколько тактов на ее бедрах, пропев:
– Эй, это же мое!
