— Очень давно. Я страдала той же болезнью, что и эти несчастные девушки. Однако выздоровела и забыла почти все, помню только боль и слабость. Существуют на свете и другие хворобы, куда более мучительные.
— Ты болела в раннем детстве?
— Да, можно сказать и так. Не будем больше об этом. Ты ведь не хочешь обидеть подругу? — Она томно взглянула мне в глаза и нежно обвила рукой мою талию. Мы вышли из комнаты. Отец просматривал у окна какие-то бумаги.
— Почему твой отец так любит нас пугать? — спросила красавица, передернув плечами.
— Что ты, дорогая Кармилла, этого у него и в мыслях не было.
— Милая, тебе страшно?
— Я боялась бы куда больше, если бы, подобно этим бедным людям, верила в привидения.
— Ты боишься умереть?
— Разумеется; все боятся смерти.
— А умереть, как влюбленные — вместе, чтобы и за гробом быть неразлучными? Девушки, пока они живут на этом свете, — всего лишь гусеницы; когда наступит лето, они превратятся в бабочек. Но между этими стадиями они будут находиться в обличье куколок, личинок, имеющих собственные пристрастия и потребности. Так утверждает месье Бюффон, его толстая книга лежит в соседней комнате.
Ближе к вечеру приехал доктор. Он закрылся с отцом в кабинете и долго беседовал. Доктор был знатоком своего дела; крепкий старик шестидесяти с небольшим лет, он носил пудреный парик и гладко брил щеки. Когда они вышли из кабинета, отец засмеялся и проговорил:
— Диву даюсь, вы ведь такой разумный человек. Что нового слышно о гиппогрифах и драконах?
Доктор улыбнулся и ответил, покачав головой:
— Тем не менее в жизни и смерти скрыто множество тайн, мы слишком мало о них знаем.
Они вышли, и больше я ничего не услышала. Тогда я не понимала, что имеет в виду доктор, но теперь, кажется, догадывала сь.
Глава 5. Поразительное сходство
В тот же вечер из Граца прибыл сын реставратора картин, угрюмый темноволосый парень. В повозке у него лежали два больших ящика с картинами.
От нашего шлосса до Граца, столицы здешних мест, почти десять лиг, и всякий раз по прибытии путника из города все обитатели замка собирались в парадной, чтобы послушать новости.
Приезд сына реставратора наделал в нашем уединенном замке много шума. Ящики остались внизу, а гонец был передан на попечение слуг, накормивших его сытным ужином. Затем, вооружившись молотком, долотом и отверткой, он с помощниками спустился в парадную. Мы с живейшим интересом следили за распаковкой ящиков.
На свет одна за другой извлекались старинные картины, обновленные искусной рукой мастера. Почти все они представляли собой портреты и приобретены были стараниями моей матери, знатной дамы из старинного венгерского рода. Кармилла наблюдала за происходящим совершенно равнодушно.
Отец читал по описи названия картин, а сын реставратора вычеркивал соответствующие номера. Не могу судить о художественной ценности этих произведений, но были они, несомненно, очень старыми и довольно занятными. Я видела их, можно сказать, впервые, так как от времени они потемнели настолько, что до реставрации невозможно было разобрать изображения.
— В списке остался еще один портрет, — сказал отец. — В верхнем углу написано имя, насколько я сумел прочесть, «Марсия Карнштайн», и дата: «1698 год». Интересно, что из него получилось?
Я помнила эту картину: небольшого размера, фута полтора в высоту, почти квадратная, без рамы. Изображение скрывалось под толстым слоем пыли и копоти.
Сын реставратора с нескрываемой гордостью извлек картину.
Портрет изображал женщину восхитительной красоты; она казалась пугающе живой. Мы отшатнулись: это была вылитая Кармилла!
— Кармилла, дорогая, вот так чудо! Это же ты, как живая, вот-вот заговоришь. Правда, красиво, папа? Смотри, даже родинка на горле точно такая же.
Отец рассмеялся и произнес:
— Да, сходство поразительное. — К моему замешательству, он был, казалось, совсем не удивлен; он быстро отвернулся и заговорил с сыном реставратора. Юноша, начинающий художник, неплохо разбирался в искусстве и очень толково судил о картинах, возвращенных к жизни его отцом. Я же, глядя на портрет, все больше и больше терялась в догадках.
— Папа, можно, я повешу эту картину у себя в комнате? — спросила я.
— Конечно, милая, — улыбнулся он. — Очень рад, что она тебе нравится. Я и не догадывался, что здесь скрывается такая красота.
Кармилла, казалось, не слышит этих восторженных речей. Она откинулась в кресле и, прикрыв глаза длинными ресницами, задумчиво взирала на меня. Поймав мой взгляд, она радостно улыбнулась.
— Теперь мы можем как следует прочесть имя, написанное в углу, — продолжала я. — Вот оно, выведено золотыми буквами. Это не Марсия; здесь написано: «Миркалла, графиня Карнштайн»; сверху — небольшая корона, под ней — дата: 1698 г. от Р.Х. Я в родстве с Карнштайнами: моя мама принадлежала к этому роду.
— Ах! — томно воскликнула Кармилла. — Я тоже из Карнштайнов, они мои очень дальние предки. Скажите, жив ли сейчас кто-нибудь из этой семьи?
— Никто более не носит это имя. Род Карнштайнов давно пресекся, последние его представители пали в гражданских войнах; руины их замка находятся неподалеку, всего в трех милях отсюда.
— До чего интересно, — без выражения проговорила Кармилла. — Но посмотрите, как красиво сияет луна. — Она выглянула в приоткрытую дверь. — Давай немного погуляем по двору, полюбуемся на дорогу и реку.
— Примерно в такую же ночь ты попала к нам, — сказала я.
Она вздохнула и улыбнулась.
Мы обняли друг друга за талию и вышли на мощеный двор. Не произнося ни слова, мы спустились к подвесному мосту, откуда открывался чудесный вид.
— Значит, ты не забыла ночь, когда это случилось? — еле слышно прошептала моя подруга. — Ты рада, что я здесь?
— Очень рада, милая Кармилла, — ответила я.
— И хочешь, чтобы портрет, похожий на меня, повесили у тебя в спальне, — шепнула она и, крепче обняв меня за талию, склонила голову мне на плечо.
— Какая ты романтичная, Кармилла, — откликнулась я. — Жаль, что ты не хочешь поведать свою историю. Ручаюсь, в твоей жизни была большая любовь.
Она молча поцеловала меня.
— Да, Кармилла, ты была страстно влюблена, и до сих пор твое сердце не успокоилось.
— Я никогда никого не любила и не полюблю, — прошептала она, — кроме тебя.
До чего красивой казалась она в лунном свете!
В глазах ее блеснул странный робкий огонек; она торопливо спрятала лицо у меня в волосах. Задыхаясь и едва не плача, она крепко сжала мою руку дрожащими пальцами.
Я почувствовала на щеке жар ее дыхания.
— Милая, милая, — шептала она. — Вся жизнь моя в тебе. Ты умрешь ради меня. Так суждено. О, как я тебя люблю.
Я отшатнулась.
Кармилла взглянула на меня. Из нее словно ушла вся жизнь: глаза потухли, лицо побледнело и ничего не выражало.
— Холодно. Ты не замерзла? — проговорила она, будто в забытьи. — Я вся дрожу. Что со мной, я
