сплю? Пойдем домой. Пойдем скорее домой.
— Кармилла, ты плохо выглядишь. С тобой случился небольшой обморок. Тебе нужно выпить немного вина, — сказала я.
— Да, да, пойдем. Мне уже лучше. Скоро будет совсем хорошо. Да, пожалуй, чуть-чуть вина, — отвечала Кармилла. Мы подошли к двери. — Давай постоим еще немного. Может быть, в последний раз я любуюсь лунным светом с тобой.
— Кармилла, как ты себя чувствуешь? Тебе правда лучше?
Я испугалась, как бы она не пала жертвой той непонятной эпидемии, что появилась в окрестностях замка.
— Если ты хоть чуть-чуть заболеешь и не дашь нам знать, — добавила я, — папа безмерно огорчится. Неподалеку живет очень опытный доктор; ты его знаешь — он вчера беседовал с папой.
— Не волнуйтесь за меня. Вы очень добры, но поверь, милое дитя, я совершенно здорова. Со мной не случилось ничего страшного, просто небольшой упадок сил. Я от природы очень слаба и быстро утомляюсь; пройти могу не больше, чем трехлетний ребенок. Кровь отливает у меня от головы, и происходит то, что ты сейчас видела. Но силы мои быстро восстанавливаются; смотри, мне уже лучше.
Она в самом деле выглядела значительно бодрее. Мы долго беседовали, Кармилла была весела и радушна, и до конца вечера ее страстная одержимость никак не давала о себе знать. Под одержимостью я имею в виду ее безумные речи и взгляды, которые приводили меня в смятение и пугали до глубины души.
Но в ту ночь случилось событие, после которого мысли мои приняли новый оборот. Даже вялая Кармилла от страха вышла из состояния своей обычной апатии.
Глава 6. Ночной кошмар
Мы вернулись в гостиную и сели к столу выпить кофе с шоколадом. Кармилла ни к чему не прикасалась, однако выглядела вполне здоровой. К нам присоединились мадам Перродон и мадемуазель де Лафонтен; мы составили партию в карты. В это время вошел отец, чтобы выпить, как он говорил, «блюдечко чая».
Когда мы закончили игру, он сел на диван возле Кармиллы и обеспокоено спросил, не получала ли она известий от матери после ее отъезда.
Она ответила: «Нет».
Тогда он спросил, знает ли она, по какому адресу нужно посылать письма матери.
— Я не могу сказать, — нерешительно ответила Кармилла. — Думаю, скоро настанет время расстаться с вашим уютным замком. Вы и без того были слишком добры ко мне; не смею злоупотреблять вашим гостеприимством. Я доставила вам множество хлопот; завтра же я найму экипаж и отправлюсь на почтовых вслед за мамой. Я знаю, где найду ее в конце концов, хоть и не смею пока что открыться вам.
— И думать забудьте о таком безрассудстве, — заявил отец, к моему великому облегчению. — Мы не можем расстаться с вами; я не отпущу вас отсюда, кроме как на попечение вашей матери, которая любезно позволила вам остаться у нас до ее возвращения. Сегодня вечером я получил новые тревожные сведения о болезни, распространяющейся в окрестностях. Ваша матушка поручила вас моим заботам, и я отвечаю за вас. Очень жаль, что вы не завязали с ней переписку. Я был бы рад опереться на ее совет, однако сделаю все, что в моих силах, чтобы уберечь вас от опасности. И говорю вам напрямик: даже не думайте о том, чтобы покинуть нас без ее разрешения. Мы ни за что вас не отпустим.
— Благодарю вас, сэр, тысячу раз благодарю за гостеприимство, — проговорила она, смущенно улыбаясь. — Вы слишком добры ко мне. Мне не часто доводилось испытывать столь полное счастье, как здесь, в чудесном замке, в обществе вашей милой дочери.
Он улыбнулся и со старомодной галантностью поцеловал ей руку. Я, как обычно, проводила Кармиллу в ее комнату и сидела там, весело болтая, пока она готовилась ко сну.
— Как ты думаешь, — спросила я наконец, — ты когда-нибудь сможешь полностью довериться мне?
Она с улыбкой обернулась, но не ответила.
— Почему ты молчишь? — сказала я. — Не можешь ответить утвердительно? Напрасно я спросила.
— Не жалей ни о чем, моя милая. Я готова все тебе рассказать. До чего же ты мне дорога. Не думай, что я тебе не доверяю. Но я связана обетами, более суровыми, чем монашеские, и до поры до времени не могу рассказать мою историю даже тебе. Однако время близится, ждать осталось недолго, ты узнаешь все. Ты будешь думать, что я жестока, самолюбива. Да, это верно, но таково уж свойство любви: чем она жарче, тем эгоистичнее. Ты не представляешь, до чего я ревнива. Ты полюбишь меня и пойдешь со мной до самой смерти. Можешь меня возненавидеть, но все-таки ты пойдешь со мной, и будешь ненавидеть и в смерти, и потом, за гробом. В моей бесчувственной натуре нет такого слова, как равнодушие.
— Кармилла, опять ты болтаешь ерунду, — резко откликнулась я.
— Нет, нет, не обижайся; я всего лишь бедная глупышка, мнительная и капризная. Что ж, если хочешь, я заговорю, как мудрец. Ты когда-нибудь была на балу?
— Нет. Расскажи мне о балах. Там, должно быть, весело?
— Я почти забыла; это было так давно.
Я засмеялась.
— Ты не похожа на древнюю старуху. Вряд ли ты успела забыть свой первый бал.
— Я могу вспомнить почти все, но это очень трудно. В моей памяти я вижу давние события так, как ныряльщик видит все, что происходит над водой — смутно, расплывчато, сквозь прозрачную, но плотную пелену. Потом настала ночь… эта ночь затмила все, картина смешалась, краски поблекли. Меня чуть не убили в постели, ранили вот сюда, — она показала на грудь, — и я никогда больше не стала прежней.
— Ты была близка к смерти?
— Да, это была любовь… странная любовь, жестокая… она едва не лишила меня жизни. Любовь требует жертв. Кровавых жертв. Что ж, пора спать. О, как я устала, нет сил даже встать и запереть дверь.
Она лежала, подложив ладони под щеку, укутанная облаком роскошных волос, и неотрывно следила за мной горящими глазами. На губах ее играла хорошо знакомая мне робкая улыбка, значения которой я никак не могла разгадать.
Я пожелала ей спокойной ночи и тихо вышла. На душе остался неприятный осадок.
Я часто спрашивала себя, молится ли наша очаровательная гостья. По крайней мере, я ни разу не видела ее на коленях. По утрам она спускалась вниз уже после того, как наша семья закончит утренние молитвы, а по вечерам никогда не выходила из гостиной, чтобы помолиться вместе с нами.
В наших беседах она ни разу, даже невзначай, не обмолвилась о том, что когда-то приняла крещение. Я начала сомневаться, принадлежит ли она вообще к христианской церкви. Она никогда не заводила разговора о религии и уходила от моих расспросов. Будь я лучше знакома с обычаями света, такое пренебрежение и даже явная неприязнь к вере вряд ли удивили бы меня.
Люди нервического склада часто заражают своими тревогами окружающих; те со временем волей- неволей перенимают их привычки. Надуманные страхи Кармиллы, ее опасения насчет полуночных грабителей и наемных убийц запали мне в душу, и я тоже стала запирать на ночь дверь спальни. Я даже начала по ее примеру обыскивать перед сном комнату, дабы убедиться, что туда не забрались разбойники.
Приняв эти меры предосторожности, я легла в постель и крепко уснула. В комнате горела свеча. Я с детства привыкла спать при свете и, даже повзрослев, не могла заснуть в темноте.
Казалось, ничто не могло потревожить мой сон. Однако для сновидений не существует преград: они являются, когда захотят, проходят сквозь каменные стены, озаряют темные комнаты, а освещенные погружают во мрак.
Той ночью мне приснился сон, положивший начало долгой изнурительной болезни.
