люду, сельчанам, воинам и вельможам в их шатании великом! Обитель же святого Сергия во веки вечные будет помнить доблесть вашу, труды ваши воинские!
Молча поцеловали воеводы бледную руку старца. Спустя немного времени стукнули в двери, и вошел молодой послушник.
— Отец архимандрит, — молвил он, приняв благословение, — гонец из Москвы!
— Зови живей! Веди сюда! — опережая друг друга, заговорили отец Иоасаф и воеводы.
В пыли и в грязи, вошел в покои рослый молодец, в легкой кольчуге, в низком шишаке. Видно было, что до смерти устал он, что весь день птицей несся на борзом коне, не отдыхая нигде, спеша с вестью.
— От отца келаря послан я с грамотой, — молвил он, благословившись у архимандрита и доставая из-за пазухи сумку кожаную. — Наказывал мне отец Авраамий что есть духу гнать. Трех коней изморил я в дороге. Сквозь ляшский стан Господь невредимо пронес. А звать меня Гришкой Лукиным, из детей я боярских.
— Ты и сам-то насмерть сморился, — глянув на келарского посланца, сказал архимандрит. — Садись на лавку, вон там. Воеводы, чай, не обессудят.
Стал отец Иоасаф грамоту читать, а князь-воевода к гонцу подсел, начал его про стан ляшский да про полки их допытывать. Да мало приметил посланец отца Авраамия Палицына, пробираясь кустами да оврагами мимо врагов.
— Костры жгут, песни поют, бражничают, — рассказывал он. — Пушки на турах стоят со стражей невеликой. А людей у ляхов видимо-невидимо!
Отец Иоасаф тем временем читал келарскую грамоту. И светлело лицо его, сглаживались на высоком челе морщины. Прочитав последнюю строку, поднялся отец архимандрит с места и стал горячо молиться. Крупные слезы, слезы радости и благодарности Богу, текли по его бледным впалым щекам.
— Радуйтесь, воеводы, радуйтесь! — воскликнул он, вставая с колен, дрожащим от волнения душевного голосом. — Вспомнил Господь Русь-матушку, хочет ей, многострадальной, облегчение послать! Добрые вести пишет мне заботник и молитвенник обители нашей, отец Авраамий. Стольный град Москва крепко стоит супротив врагов лютых, многим воеводам царским Бог победу даровал. Мыслит царь Василий Иоаннович рать послать на помощь нам и наказывает до той поры неколебимо хранить святую обитель. Обещает царю помощь король свейский, отрядил государь юношу доблестного, племянника своего князя Скопина-Шуйского, в землю новгородскую за той силой свейской. Ободрились и бояре, и служилые люди, и весь народ московский, уповая на юного спасителя отчизны.
Смутились враги свирепые; в стане тушинском страх и смятение. Свейский вождь Делагардий ведет князю Скопину-Шуйскому рать храбрую, искусную. Порхов, Торопец, бывшие во власти ляхов и переметчиков, сдались царскому воеводе, при селе Каменке разбили царские и свёйские полки полчища ляшского вождя, пана Керносицкого, взяли девять пушек, знамена вражьи, пленников много сотен. Скоро со всей силой двинется юный князь Михайло Шуйский на врагов. Радуйтесь, воеводы! И обитель нашу выручит из стеснения вражьего вождь доблестный!
Голос прервался у отца Иоасафа от великой радости.
— Вправду, вести добрые! — молвил князь Долгорукий, вставая со скамьи. — А все же теперь еще более надо за ляхами с опаской глядеть. Чай, и они про те вести прослышат да озлобятся — снова на стены полезут. Такова уж повадка у них. Пойдем, воевода, оповестим ратных людей. Радуюсь и Бога благодарю за вести добрые, а все же не кончилось еще испытание наше, придется еще отереть пот кровавый в бою жестоком за обитель-матушку… Злобны и хитры ляхи!
— Пойдем, князь, — встал и Алексей Голохвастов. — Разумна речь твоя. Беспременно попытаются еще ляхи обитель силой или лукавством добыть. Опаска нужна!
Спешно вышли из покоев воеводы. Отец Иоасаф кликнул послушника, велел за соборными старцами идти, а сам снова простерся перед образами в горячей молитве.
Последнее испытание
Наступил двадцать седьмой день мая месяца, день памятный в летописях осады монастыря. С утра высыпали на поле Клементьевское конные ляхи, стали по полю носиться на аргамаках и бахметах своих, копья на скаку ловить, саблями грозить обители. Вышел на стены воевода Долгорукий.
— Быть приступу, — молвил он. — Помоги, Господи, отбиться!
Созвал он воинских сотников, нарядил ратников: кого — на стены, кого — на башни, стал с ними совет держать.
— Не хватит нас, братцы, чтобы плечом к плечу, стенкой неразрывной против ляхов стать. К пушкам да пищалям много людей надо. Как уж и быть, не знаю.
Быстрый и сметливый Суета прежде всех совет дал:
— Богомольцев да богомолок на стены поставим, князь-воевода! Чай, смогут камень на вражьи головы сбросить.
Подумал князь, поглядел на скорого молодца.
— Что ж, попытаемся. Не оробели бы только женки-то!
Обойдя стены да башни, разделив снаряды для огненного боя, сошел воевода на обительский двор. Узнал уже народ, что ляхи на приступ пойдут, толпились богомольцы у папертей церковных, молились, святого Сергия на помощь призывали.
Стал князь Григорий Борисович с сотниками среди двора многолюдного, громкий клич бросил:
— Идите на стены, богомольцы троицкие, — обитель защищать! Кто еще ходить может, кому еще камень под силу поднять, ковш огненного вару на врага вылить? Идите на стены, жены, старцы, отроки! Пособите воинам постоять за обитель угодника! Отгоните робость, забудьте страх смертный. Последнее испытание нам Господь посылает.
Повторяли сотники воеводский призыв; старцы обительские ободряли смятенную толпу, звали на защиту монастыря.
— Вспомните, православные, знамения чудесные! Сам угодник Божий Сергий ополчится с нами на ляхов. И мы, ваши отцы духовные, иноки смиренные, пойдем со всеми на бой, уповая на победу, Богом возвещенную!
Вняли жены-богомолки тем увещаниям: потянулись они сперва поодиночке, по две, по три, потом и целой толпой к стенам и башням обители; даже старухи дряхлые, подпираясь клюками, туда же побрели. Немало пошло тоже стариков и отроков; лишь малые дети остались с немощными да ранеными.
Пришлось даже сотникам удерживать новых многочисленных 'ратников', говорить, что-де помедлят еще ляхи, что не сейчас на стены полезут. Распределили жен и старцев по местам, нанесли целые горы камней, чтобы во врагов метать, наставили котлов с серой, с известью, с варом; костров вдоволь наготовили.
Снаряжали воеводы настенную защиту, а сами за ляхами зорко глядели. Из стана их пешие полки выступили. Немецкие да венгерские стрелки вынесли в поле новые туры — высокие, крепкие.
— Ишь, сколько лестниц поделали! — приметил Суета, что с Ананием, с Немком и другими товарищами над Красными воротами стоял. Было то место самое опасное; расщепили ворота ляшские пушки, и хоть забили их монастырцы железными скрепами, — все же их легче было выломать, чем другие. Насупротив этих ворот и лучшие полки ляшские стояли — венгерцы да гусары Лисовского, и на эти же ворота грозно глядели жерла самых больших вражьих пушек.
— Чай, и пальбу скоро начнут, — сказал Ананий.
— Прежде еще перепьются вдоволь. Гулять будут перед боем. Угадал Пимен Тененев: наскакавшись по полю, выкатили ляхи бочки с вином и медом, начали пить; песни полились.
Минул полдень, стало уж время к вечеру близко, а все еще шумели и веселились ляхи на поле Клементьевском.
— Быть ночному приступу, — снова молвил воевода, переходя от дружины к дружине. — Запасите хворосту побольше.
Не переставая, гулко звонил колокол осадный, не сходя с места, ждали до вечера защитники святой
