лилась столько лет? Взглянуть бы, вот хоть через такое оконце…»
Иван перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку.
— Ифан, фстафаи!
Иван вздрогнул, секунды две — пока не осознал, где он и что с ним, — дико смотрел перед собой, затем быстро, как по тревоге, вскочил и оделся. Эйно улыбнулся, довольный его поспешностью, и притворил дверь.
На столе уже стояло молоко и два куска пирога с кашей; очевидно, хозяйка неслышно поставила все это совсем недавно.
Иван выбежал во двор, умылся у скотного двора из бочки с водой, отряхнулся, ленясь достать полотенце из мешка, и, вернувшись, съел завтрак, поскольку уже чувствовал, что предстоит работа. Эйно вошел опять, когда Иван еще сидел за столом.
— Ешь, ешь! — махнул он рукой приподнявшемуся со скамейки Ивану, но тот быстро дожевал, ногой двинул свои мешки под постель и выпрямился перед хозяином.
— Косить?
— Та, немного: суодня фоскресенье, — ответил тот и пошел первым на улицу.
К удивлению Ивана, перед домом, опираясь на косу, стоял вчерашний поздний гость. Иван поклонился ему, тот слегка кивнул в ответ и украдкой смерил фигуру Ивана оценивающим взглядом.
Эйно предложил Ивану выбрать косу и повел его под навес.
«Короткой не натяпаешь, длинная утомит скоро, а вот она, матушка, средняя», — подумал Иван и заметил, что у партнера коса длинная.
Выбрав косу, он подошел к стене сарая, упер ее носком в бревно и сделал несколько нажимов — коса несколько раз спружинила. Иван увидел, что носик волнит при выпрямлении, попробовал еще раз и повесил косу обратно.
Эйно и молодой финн с интересом смотрели на непонятные действия русского.
«Знай наших!» — подумал Иван и снял со стены вторую, среднюю косу, тоже неплохо отбитую, и так же, как и первую, проверил. Носок этой косы был мягче, но не волнил, что, как Иван знал по опыту стариков и своему собственному, означало хорошую ковку металла. Подошла коса и по звуку.
— Вот эта пойдет, — сказал Иван и подмигнул молодому финну.
Тот не ответил. Настроение у Ивана испортилось.
Они пошли мимо ржаного поля по тропе.
Площадь покоса лежала несколькими полосками среди прямых неглубоких канав и была тщательно ухожена, не было по канавам ни одного кустика, лишь кое-где белели сваленные в кучу камни.
Иван отметил хороший травостой и прикинул длину полосы. «Ну и длиннущая, — подумал он, — три броненосца встанут в кильватер, ей-богу! Но зато — размах».
Эйно тронул его за плечо и повел на противоположную сторону покосной полосы. Там он поставил Ивана по одну сторону, а второму показал издали знаком, чтобы тот встал на другую.
Иван понял: проверка.
Хозяин дал знак начинать, а сам ушел на другой, соседний, массив и принялся там деловито, неторопливо косить, посматривая на работников исподлобья.
Иван поправил лопаткой косу, скинул пиджак, поплевал на ладони и начал свой покос.
Времени было немного, около половины шестого, но солнце уже показалась над ближним лесом и играло в росе. Пахло срезанной травой, растревоженной пыльцой цветов и томной прохладой земли, что обнажала коса по правую сторону прокоса. От леса неслась птичья разноголосица, сливавшаяся со стрекотом кузнечиков, зелеными каплями брызгавших из-под косы, но Иван был глух ко всему этому. Его подавляла и казалась обидной эта никчемная проверка сил. Он стал проникаться неприязнью к идущему навстречу сопернику — сопернику по куску хлеба. Иван видел его экономные уверенные движения, сильные повороты корпуса, неподвижность головы и, невольно поддаваясь подмывающему чувству — не отстать, одолеть! — ускорял свои движения. Однако скоро он понял, что едва ли вытянет: отвык.
Финн шел навстречу. Он был все ближе и ближе, уже была слышна его коса. Вот уже скоро они должны будут разминуться, а силы уходили. Ивану стало казаться, что напрасно он взялся за это, уступить бы и попытать счастья в другом месте. И только он это подумал, как сразу же подступили десятки различных желаний: хотелось передохнуть, потянуться, зачесалась спина, потом показалось, что плохо навернута портянка и трет большой палеи правой ноги. Захотелось напиться, и он пожалел, что не сделал этого в лесном ручье, который они переходили по пути сюда, — словом, все выходило так, что лучше бросить косу и уйти.
Но вот они поравнялись.
Иван торопливо точит косу, расслабив тело, и украдкой оглядывается на свой прокос, прикидывает длину его и сравнивает на глаз с прокосом финна. Ивану кажется, что он прошел не меньше, а парень тоже устал. «Еще ничего не потеряно, еще можно потягаться», — думает он с надеждой. Он слышит, как удаляется коса соперника, и видит впереди конец полосы. «Нажать!» — думает он. Но уже не хватает дыхания, в горле, в самой глубине, колет, как будто проглотил кость, колет поясницу. «Эх, поотвык!» — сокрушается Иван и слизывает пот с губ. Ему становится стыдно, что с такой важностью выбирал косу, и этот стыд подстегивает еще сильнее. «Нажать! Нажать!» — твердит он и ожесточенно выписывает косой дуги, мах за махом. Скоро конец прокоса. Последняя поправка косы. Смотрит через плечо, и кажется, что финн уже у самого края. «Нажать!» Остается немного, еще полсотни взмахов. «Эх, взглянуть бы, закончил он или нет?»
Птица с криком взмыла из-под самой косы. Иван вздрогнул и остановился. Потом наклонился и увидел гнездо, а в нем головки пестреньких птенцов.
Иван опустил косовище, стал на колено и раздвинул траву трясущимися руками. Кровь стучала в ушах.
— Эка ддура, где угнездилась, — с ласковой укоризной проговорил он и хотел вынести гнездо, но вдруг снова схватил косу, короткими косыми ударами обтяпал траву вокруг гнезда, оставив его одиноким зеленым кустиком, и добил свой прокос несколькими десятками отчаянных взмахов.
«Все…»
Иван оглянулся. Парень стоял, победно опершись на косовище. Он закончил раньше.
К Ивану уныло приближался Эйно, обтирая свою косу пучком росной травы. Он бросил взгляд вдоль Иванова прокоса, начатого строго, по одной линии, но с того места, откуда Иван стал спешить, стена травы выгнулась и зубрила провалами. На прокосе финна Эйно задержал взгляд дольше: хорош…
Соперник Ивана неторопливо вышагивал к ним с косой на плече вдоль прокошенной полосы, безукоризненно строгой, как отбитой по нитке. Каждый шаг его небрежной походки говорил о победе.
— Пора, — сказал Эйно, — фоскресенье… — и пошел, не оглядываясь на работников.
Молодой финн вскоре свернул в поселок, а Иван с хозяином все так же молча направились прежней дорогой к хутору.
Иван убрался к себе в комнатушку и стал ждать своей судьбы.
Он видел, как через некоторое время прошел в кирху Эйно с женой и младшим сыном, даже не взглянув на оконце кладовой. Видимо, ему нелегко было отказать человеку без крова и без родины, но он надеялся, что русский сам поймет.
В дверях появился старший сын хозяина — Урко. Он принес еду, потоптался у порога в бараньих туфлях на босу ногу и ушел куда-то на улицу, оставив русского одного во всем доме. Иван вяло съел глиняную миску картошки со сметаной, кусок хлеба, выпил одну за другой две большие чашки холодного молока и только после этого испугался своей бессовестности.
Он решил уйти и стал торопливо собираться в путь.
Завязав покрепче свои мешки, он перевернул потные портянки, накинул пиджак и задумался: ладно ли он делает? Как уйти не простившись, да еще из пустого дома? Когда же вернулся Урко и мрачно прошел в дом. Иван решил, что хозяева только и ждут, чтобы русский убрался. Однако он чувствовал перед хозяевами вину за то, что обманул их надежды, за то, что ночевал и ел незаработанное. Как побитый, он вышел во двор. Постоял. Потом бросил вещи к ногам и присел у поленницы ольховых дров. Дрова были хорошо просохшие, с лучиками трещин по срезам. Он зачем-то выдернул одно полено, подержал его в руке и
