— Замри тут! Я сейчас… — коротко бросил Шалин, все так же не разжимая зубов.
Он опустил свою длинную руку с груди Ивана и полез за пазуху. Послушав еще немного темноту, он швырнул на снег, прямо под ноги Ивана, мягкий куль, что держал в другой руке, нахохлился, посопел, нервно проглотил слюну и, как в холодную воду, осторожно шагнул к темноту.
Иван потоптался застывающими ногами на снегу, потрогал куль, величиной с шинельную скатку, и присел на него.
«Сермяга… — вспомнил он. — Сам-то невелик барин. Лавчонка была у батьки, да и та — не ахти…»
Шалин, судя по старым слухам в деревнях, был в отца молчалив, да не в отца беспутен. Винцо потягивал, девок пощупывал, а к батькиному делу не имел пристрастии, да и мот был он не в торговца. Грешили на него также, что это он перед войной церковь обчистил, и с тех пор про него говорили, в тихом омуте черти водятся. Перед призывом на флот учился где-то на фельдшера. На судне служил исправно, характером понравился начальству и стал вскоре боцманом. После этого от батьки стал получать ласковые письма и деньги. В революцию был со всеми в Питере, в Александровском саду, вместе с Иваном костры палил, в патрулях погуливал. Но скучен был в революцию Шалин: письма от батьки грустные пошли. Когда поднялся Кронштадт — ожил ненадолго, а в последние недели опять сник, хуже прежнего: неладное, видать, почуял.
«Башковитый молчун, — подумал Иван, прислушиваясь, — а вот в комитет не выбрали. Тоже власти не досталось…»
С той стороны, куда ушел Шалин, почудилось Ивану что-то, словно там кто вякнул, подымая тяжелый груз. Вскоре послышались торопливые и неосторожные шаги…
— За мной! — рискованно громко приказал Шалин, тяжело дыша.
Иван снова пошел сзади. Шагов через пятьдесят остановились.
Перед ними лежал убитый матрос. Шалин кивнул на распластанное тело часового и проговорил, как бы советуясь:
— Винтовку возьмешь?
— А ну ее!..
— Сымай валенки!
Иван неуверенно приблизился к трупу, наклонился. Ноги часового заплелись, и носки валенок ушли в снег. Иван замешкался. Шалин повернул труп на спину и раскинул ноги убитого.
— Скорей!
Иван снял валенок. Второй был надет туго, и труп пополз. Шалин наступил ногой на грудь убитого. Иван уперся рукой в бедро мертвеца — и различил лицо усатого матроса, стоявшего сегодня рядом на митинге. Это было так неожиданно, что он отпустил ногу с валенком. Шалин не выдержал. Он подскочил, шипя что-то, оттолкнул Ивана и сам потянул валенок. Но тот не снимался. Шалин с силой наступил на живот матроса и дернул валенок. Иван слышал, как голая пятка матроса цыкнула в снег.
— Давай, давай, скорей, переоденешься на льду! — прикрикнул Шалин и почти бегом кинулся вперед.
Они вышли на лед и пошли в сторону Ораниенбаума, чтобы сбить погоню с толку, потом Шалин сделал круг и, обойдя Кронштадт по северной стороне, двинулся на восток.
— В Петроград, Андрей Варфоломеич? — спросил Иван.
— Давай держаться берега, чтобы не терять его из виду: лед бы не подвел, — вместо ответа сказал Шалин.
Шли несколько часов. Шалин — впереди, Иван — за ним. Снег под ногами стлался во тьме серым сбитым одеялом, а впереди сливался с темнотой, которой, казалось, не было конца.
— Как ноги? — спросил наконец Шалин.
— Окоченели.
— Ну так сымай свои копыта! — раздраженно сказал Шалин и бросил Ивану куль.
Тот сел и стал переобуваться в валенки.
Когда он надел первый валенок, ему показалось, что там, в самом носке, еще жило тепло от ноги убитого матроса. Он с трудом подавил в себе чувство отвращения к Шалину, торопливо курившему в рукав, к самому себе и к валенкам.
— Скоро рассвет, — заметил Иван, чтобы как-то отогнать мрачные мысли, с приходом рассвета, казалось ему, придет освобождение от всех страхов.
— Да, пожалуй, черт возьми.
— А что так? — удивился Иван.
— До границы не успеем, конечно, но за Питер надо бы зайти засеро, до разгара дня.
— До какой такой границы?
— До финской. Другой ближе нет.
— А на кой она нам? — с тревогой спросил Иван. Он доже перестал одеваться и держал на весу голую ногу.
— Тебя, дурака, забыл спросить!
— Зачем так, Андрей Варфоломеич? Может, я и не ровня вам, а в этом деле сам хочу разобраться. Зачем мне от дома-то…
— Ну и как же ты в этом деле разбираешься? — Шалин сплюнул сквозь зубы и насторожился.
— А так: не пойду я ни в какие Финляндии, и весь сказ!
— Куда же? — спросил Шалин, словно сдержанно рыкнул.
— А на берег. Сдамся, да и домой.
Удар ногой в живот свалил Ивана с куля.
— Так ты что же, сука? Хочешь, чтобы за мной тут же погоню послали? Да?
Иван поднялся, с трудом увернулся от второго удара и отскакал в сторону, утопая голой ногой в снегу. В правом боку, в печени, поднималась острая колющая боль, перехватившая дыхание.
Шалин надвинулся черной согнутой тенью. В его руке тускло блеснул офицерский кортик.
— Андрей Варфоломеич…
Иван отскакнул еще на несколько метров, но это было уже бесполезно: Шалин был рядом. Слышалось его бычье дыхание, но особенно устрашающим было его молчание и решительная неторопливость.
«Конец», — подумал Иван и беспомощно вытянул вперед руку, но нервы не выдержали, и он еще выставил вперед свою голую, закоченевшую ногу.
— Андрей Варфоломеич… Грех на душу… Домой ведь охота…
Широкая зарница дрогнула во тьме Кронштадта, и через несколько секунд мощный, как обвал, грохот залпа пронесся над заливом. Дрогнул воздух, лед и сама тьма.
— Штурм начался! Штурм Кронштадта! Слышь, сермяга! А ну, пойди теперь сдаваться, после-то штурма — стенка!
Он говорил, не разжимая зубов, и с особой сладостью, со звериным вкусом произносил слово «штурм».
Иван все еще предостерегающе держал руку и бормотал:
— Стенка, стенка, Андрей Варфоломеич! Стенка, как не стенка?..
— То-то, дурья башка! Нешто я не дело говорю тебе?
— Знамо дело, Андрей Варфоломеич…
— Неужели ты думаешь, что если бы мы не были земляки, то я взял бы тебя с собой? А?
— Знамо, не взяли бы…
— Одевайся! Что стоишь, как цапля?
Иван, сторонясь Шалина, подковылял к кулю, поправил его и сел надевать валенок.
— Андрей Варфоломеич, погодите чуток — я ногу ототру: зашлась, окаянная…
— Да скорей же: рассвет!
Иван оттирал ногу снегом, а Шалин смотрел на запад и с удовольствием произносил все то же слово:
