тысяч, наголову разгромили трехсоттысячную армию персов! — восклицал грек, и я видел, как забегали ручки по блокнотам.
А грек воодушевлялся:
— В минувшую войну мы тоже не сидели сложа руки. Когда полчища итальянцев двинулись к границам России через нашу землю, мы такую устроили им трепку, что они выкатились к своему грязному Риму. Правда, наша доблестная армия вынуждена была сложить оружие перед немецкими танками… Что вы сказали, молодой человек? Да, но не ваша: и я пользуюсь случаем поздравить всех вас со славной победой, поздравить через три десятилетия! Справа от вас — стадион. По хорошо сохранившимся колоннам его входной части вы видите, что это совсем молодое сооруженье, ему всего-навсего тысяча семьсот лет…
Он умолк и долго смотрел в ветровое стекло. Автобус замедлял ход, двигался рывками и вскоре совсем остановился: похоже, мы попали в какую-то пробку на одной из центральных улиц. Вот сейчас, через пять или десять минут, эта армада сдвинется с места, выбросит сотни кубометров отработанных газов, и небо над Афинами, небо над планетой станет на какую-то долю процента темней, а сотни людей не доживут по какой-то полминуте из отпущенной им природой жизни. Машины… Как могло случиться, что в этом божественно-дьявольском изобретении могли соединиться удобство и мученье? Никогда не стану писать о марках и достоинствах машин, скажу только, что в Европе пришлось видеть один город, где каждый второй житель имеет машину, но от этого ни город не стал лучше, ни жители счастливее. Автомобили стоят там перпендикулярно к проезжей части улицы, плотно прижавшись друг к другу и выбросившись на тротуары никелированными оскалами радиаторов, как агонизирующие рыбы — на берег отравленной реки.
Воистину человек всю жизнь дитя, только с возрастом меняются у него игрушки…
Ну, вот и тронулись наконец с места. Сместились почему-то на левую сторону улицы и тащимся еле- еле. Грек наш неожиданно оживился, вытянул вперед сухую руку с темной кистью и ядовито заметил:
— Вот, извольте взглянуть! Вместо того чтобы заниматься делом — учиться, работать, ходить в церковь, — они проводят время в пустяках и мешают движению!
Впереди и вот уже по правому борту автобуса потянулась колонна демонстрантов. Накануне национального праздника на улицы Афин вышла молодежь, студенты. Это их старших товарищей несколько лет назад расстреливали из танков… Привет вам, ребята! Да не коситесь вы на наши окна, мы же не толстосумы! Вот на мне чужая кепка…
Ах, Греция! Не заслони лица своего, будь такой, какая ты есть, а большего мне и не надо.
Наша гостиница «Мармара» оказалась в самом центре города. Говорят, это неплохо, но в первую же ночь пришлось умерить свою радость: всю ночь через город шли грузовые машины — обычное деловое движение ночных Афин. Кроме того, шторы номера были задернуты неплотно, и какой-то болезненный свет, косо сломанный с потолка на стену, холерически примигивал и раздражал меня. Я поднялся, вышел на балкон и увидел в доме напротив освещенные окна. Там днем могла быть какая-нибудь контора, а вечером помещенье превращалось в самодеятельное казино. Узкая улица позволяла рассмотреть, как напротив, на шестом, кажется, этаже, плотный круг людей в магической неподвижности следил за несколькими игравшими, за их нервными движениями. Это, должно быть, сослуживцы-клерки и их знакомые, чтобы не платить за вход в богатые казино, испытывали судьбу друг на друге, стремясь разбогатеть на жалких драхмах и лептах ближнего. Вот утром, думалось, они радостно здоровались друг с другом, днем забегал на работу чей-нибудь сынишка, и они трепали его по голове, а сейчас, озлобленно и недоверчиво глядя в глаза партнеру, желают оставить его и семью без куска хлеба — только так, в игре другого решенья нет. Одно утешенье — бесплатная комната. Хорошо бы уснуть.
Однако сон не шел. Вскоре стало ясно, что напрасно я грешил на какой-то там свет, на несчастных клерков, тайно от семьи и мира игравших в самодельном казино, и не шум был причиной бессонницы — шуму хватает и в Ленинграде, и даже не затянувшаяся адаптация к новому месту, а совсем другое.
Несколько часов назад около кинотеатра, когда мы четверо костромич, ярославец, москвич и я — прогуливались после ужина, подошел к нам человек лет двадцати с небольшим, назвался русским и пригласил в кино. Рассказал, что несколько лет назад приехал в Грецию из Казахстана вместе с отцом, матерью и сестрами. Николай не верил ни одному его слову. Я верил всему. Разговаривали прямо во время сеанса, потому что на экране был боевик про лихого парня Зорро, но не про того, что просочился и на наши экраны, а про того, до которого нашему кинопрокату еще падать и падать. Среди шума, ржанья коней, выстрелов, отчаянного секса, поднимавшего зал на ноги, можно было говорить беспрепятственно. Илья — так звали парня — учился в авиационной школе по вечерам, намеревался стать авиамехаником. Днем работал. Он мне приглянулся тем, что второй его заботой были сестры, которым надо было обязательно покупать квартиры, потому что в городе девушку без квартиры не возьмет замуж даже спившийся грузчик из Пирея.
— Когда заканчиваешь учебу?
— Через три года.
— Заработки будут хорошие?
— До заработков еще далеко.
— Три года — не время, — возразил я.
— Три года — до афинского диплома, а этот диплом — пропуск на учебу в Англию. Там учиться несколько лет, потом практика, а потом — самостоятельная работа лет через семь.
— Вытянешь?
Илья пожал плечами, затем торопливо допил из горлышка кока-колу и тут же схватил за руку официантку, проезжавшую с тележкой по проходу, — взял всем еще по бутылке, пустые же лихо катнул по наклонному бетонному полу. Там они звякнули в груде других, накопившихся за сеанс.
— Если так долго до заработков, сестры твои состарятся, пока ждут квартир. Как же быть?
— А черт его знает! Башка кругом идет.
— Жалеешь, что уехал из Казахстана?
— Отец жалеет, я — нет.
— Здесь хорошо?
— Здесь весело: живешь, как кроссворд разгадываешь, — ни черта не понять, а у вас…
— Что у нас?
— А у вас там все известно: такого-то числа аванс, такого-то — получка, в таком-то месяце — отпуск, а таком-то году — пенсия…
— Ну почему же все у нас ясно? Есть и неясности. Не знаешь, например, когда получишь квартиру — весной или осенью. Нельзя поручиться, достанешь ли билет на теплоход в Кижи…
— А что это такое?
— Это шедевр русского деревянного зодчества — храм на острове… Так что и у нас есть неясности. Не знаешь, на какой девушке жениться — на смирной или строптивой. Не знаешь, когда придет врач — через двадцать минут или через час, если простыл, накупавшись в Иртыше или в Неве, только точно знаешь, что платить ему не надо…
— Да, да… — перебил меня Илья. — Батька сейчас очень жалеет, что он не в России, он сейчас…
Илья замолчал, следя за ответственным моментом на экране, где удачливый усач Зорро подстрелил сразу трех ротозеев и увез расфранченную толстуху, перекинув ее через седло, как мертвую ярку.
— Так что сейчас отец? — напомнил я.
— Попал под машину. Вторую неделю лежит с ногой. В суд не подашь сам виноват, нарушил правила перехода.
— Леченье дорого стоит?
— Не говорите! Мы копили деньги на машину, хотели купить вашу «Волгу» и сделать из нее такси — машина для этого дела удобная, — но вот… уходят деньги.
— А как сейчас с заработками?
— Да что об этом говорить, когда все равно меня увольняет господин Помонис.
— За что?
Он не понял, повернулся ко мне. По лицу его пробежали тени от экрана.
— Ах да! — спохватился он. — Я уже и забыл… Это у вас там причина нужна… Нет, меня увольняют, потому что ему выгоднее взять двоих «огарков», он им будет платить вдвое меньше, чем мне одному, а
