Баня стояла на берегу речушки. Маленький бензиновый двигатель мотопомпы подавал воду по трубам. Тут же в больших баках ее грели и пожарным насосом перекачивали в помещение.
— Да тут у вас целый комбинат! — удивился полковник и спросил солдата-истопника — Хорошо натопил? Пар есть?
— Хватает, товарищ полковник. На всех хватает, — Многозначительно улыбнулся солдат.
— Веника у тебя нет?
— Там дадут, товарищ гвардии полковник. Всём внбйь зашедшим дают. Никого не обделят. Вы с веником любите? …..
— А как же. Чай, я русский человек.
Никто из моющихся не заметил появления командира бригады и командира батальона. В моечной стоял ровный гул, сквозь который Прорывались иногда веселые крики.
Белов и Николай разделись в предбаннике и зашли в Моечную. Сквозь влажный пар в темноватом помещении перед ними замелькали голые тела.
— Сто-ой! — закричал кто-то в глубине. — Нехрещеные пришли! Крестить!
— Крестить! Крестить! Крестить! — троекратно ответили десятки голосов.
Не успел Николай опомниться, как несколько человек подскочили к нему и, схватив на руки, перенесли в другую комнату, где была парилка, и водрузили на полок.
Кто-то плеснул на раскаленную каменку ведро воды. В тот же миг на приступке появились трое голых людей в кирзовых танкошлемах, в рукавицах-крагах и с вениками.
— Во имя отца и сына и святого духа, начинай! — оглушительно рявкнул начальник боепитания капитан Вихров.
Вместе с раскаленным паром на Николая обрушились березовые веники. Хлестали беспощадно, с оттяжкой. Несколько пар крепких рук поворачивали его как зайца на вертеле. Николай кричал, ругался, пытался вырваться — ничего не помогало.
Рядом на другой стороне каменки под вениками сладко стонал полковник Белов.
— Хватит! Довольно! Что вы делаете? — орал Николай, но никто его не слушал.
— Сто-ой! Окатить! Обмакнуть хрещеных!
На Николая теперь обрушилась холодная, ключевая вода, и ему стало легко-легко. Только раскаленный пар мешал дышать. И вдруг он понял, что его никто не держит и люди, так беспощадно хлеставшие его вениками, словно растаяли в тумане влажного воздуха.
Николай пулей вылетел в предбанник. Полковник Белов был уже там. Опустив голову к коленям, он трясся от беззвучного хохота.
— Окрестили рабов божьих, — сказал он и прислушался к шуму автомашины.
К бане, разыскивая полковника, подъехали начальник штаба, и начальник политотдела.
— Живо! Раздевайтесь и в баню! — скомандовал полковник. — Иначе обратно не повезу. Пешком пойдете.
Начальник штаба охотно вышел из машины, а начальник политотдела не скрывал своего неудовольствия: хочет, мол, старик покуражиться.
Когда они разделись, Полковник толкнул Николая в бок, приглашая за собой, и, как мальчик, побежал в моечную. Плотно закрыв за собой дверь, он крикнул сиплым голосом:
— Ребята! Полундра! Сейчас будут нехрещеные. Крестить их! Крестить!
Едва начальники переступили порог, их тотчас поволокли в парную. Через минуту оттуда раздалось шипение пара и дружные удары мокрых веников. Начальник политотдела верещал как поросенок, а начальник штаба крякал от удовольствия.
Полковник, наливая воду в шайку, закатывался от хохота. Это было стихийное веселье мужчин.
Геннадий Иванович Дедушкин выписался из госпиталя в феврале сорок четвертого года. Врачебная комиссия признала его негодным к строевой службе и демобилизовала.
В Москве Дедушкин сел в поезд, идущий в Свердловск. Попутчиками по купе оказались молодые инженеры военных заводов. Скоро все быстро перезнакомились и до поздней ночи играли в шахматы.
Утром Дедушкин проснулся рано. За окном светил электрический фонарь. Дедушкину показалось, что эшелон стоит на большой станции, и он вышел. Единственный его вагон стоял на совершенно безлюдном разъезде: его отцепили по неисправности и затолкали в тупик.
Как всякому человеку, тем более семейному, который возвращается с фронта, Геннадию Ивановичу хотелось поскорее попасть домой. Непредвиденная задержка огорчала его. Но, как солдат, привыкший терпеть, даже когда не терпится, он ничем не проявил своего настроения.
— Приехали, товарищи! — сказал он, возвращаясь. — Нас отцепили еще с вечера. Стоим в тупике.
Почти весь день он просидел в холодном вагоне. Молодые инженеры забрались в проходящий поезд и укатили, а Дедушкину, раны которого еще далеко не зажили, протолкнуться в поезд, сломив сопротивление проводников, было не под силу.
Только ночью пассажиров злополучного вагона посадили в поезд новосибирской линии.
Дедушкин долго ходил из вагона в вагон, разыскивая свободное место, где можно было бы прилечь. Ехать сидя он был еще не в состоянии.
В одном из вагонов его окликнул молодой задорный голос:
— Вы случайно не ходили по передовой собирать на свою шубу осколки, товарищ капитан?
— Вроде бы специально не ходил, но так вот получилось…
Шуба Дедушкина действительно выглядела неважно. Там, где ее прошили осколки, шерсть вылезала наружу, сколько ни старался он зашивать прорехи. Опытный глаз сразу определил, в чем тут дело.
Со средней полки на Дедушкина смотрел молодой смуглый старший лейтенант с лукавыми глазами. Кожа на его лице была водянисто-прозрачная — явный признак долгого лежания в госпитале.
— Свободного места вам не найти, товарищ капитан. Пристраивайтесь ко мне. Отдыхать придется попеременно. Как-нибудь уж промаемся. Часа через три сосед наш сходит… Его место забронируем для вас. Далеко едете?
— Домой. На Урал.
— О, земляки, стало быть. Я тоже туда. Давайте знакомиться. Старший лейтенант Куклин. Звать Андреем.
Назвав себя, Дедушкин спросил;
— На побывку? В отпуск?
Прежде чем ответить, Куклин поднял обрубок ноги.
— Отвоевался я. Оттяпали мою ходовую часть. Даже в обоз не годен. Одним словом, обкорнали меня прилично.
Куклин не жаловался, а говорил даже с какой-то добродушной насмешкой над собой. Он не искал сочувствия, а констатировал неприятный факт. Это понравилось Дедушкину. Такие не бывают в тягость другим.
— Где вы там жили?
Куклин назвал район нового завода и пояснил:
— До Халхин-Гола я работал на заводе. Учился в вечерней школе. А потом на Восток. В финскую тоже успел. И сейчас вот топал по земле, пока не попал на Курскую дугу. Там и закончилась моя служба. Теперь не знаю, где буду работать и жить. У станка мне не устоять.
— А если поступить учиться в институт?
— Сам об этом все время думаю. Да вот боюсь: с иностранным языком у меня плохо. В школе учил английский… Ну да за эти годы все перезабыл. На фронте нахватался немецких слов, но ведь от них преподаватели шарахаться будут. Надо же быть такому ослу..; Ведь была у меня прекрасная возможность учиться хоть немецкому, хоть английскому. Со мной служил земляк мой Коля Снопов. И английский и немецкий прекрасно знал. У него правило было: в любой обстановке в день хотя бы десяток иностранных слов выучить. И знаете, добился прекрасных результатов.
— Как, как вы его назвали? Коля Снопов? — переспросил Дедушкин.
— Вы его знаете?
