поскорее прошло время собрания, она начала купать сына. Но Коленька, привыкший вместе с папой пускать кораблики в ванне, звал отца и поднял крик.
— Сиди! — прикрикнула на него Аня.
Ребёнок ничего не понял и продолжал звать отца. Рассердившись, Аня нашлепала его и, вымыв кое- как, передала няне.
Она отшлепала ребенка, но сама уже думала о другом. В чем виноват ребенок? Почему он должен лишиться отца? Что она скажет сыну, когда тот вырастет? А там в библиотеке клуба Сергей сейчас один… Один…
Аня рывком сорвала с себя клеенчатый фартук и, схватив с вешалки пальто, выбежала на улицу.
Ещё в коридоре клуба она услышала голос Гришина.
— Когда выяснилось, что разоблачение стало неминуемо, Заякин бежал в Белоруссию…
Никто не заметил появления Ани. Гришин стоял у стола в расстегнутом пальто и резал воздух кулаком:
— Распоясавшийся хулиган на новогоднем вечере в школе учинил настоящую драку, а потом избил свою жену и ушел из дому, оставив ее с малолетним ребенком.
— Неправда! — крикнула Аня. — Это ты выдумал, Гришин, что он избил меня! Как тебе не стыдно?
— Вам, товарищ Заякина, слово не дано. Потом расскажете, как сын репрессированного кулака бежал поближе к границе…
— Неправда! Неправда! Ты же наш хлеб ел! За наш стол садился! — крикнула Аня, не найдя слов, чтобы уличить Гришина.
— Я вам должен? — издевательски спросил Гришин. — Сколько причитается с меня? Могу сейчас уплатить. — И он вытащил бумажник.
— Почему он бессовестно клевещет, товарищи? Ведь Сергея обком партии послал.
— Довольно! — прервал председатель собрания. А Гришин спокойно продолжал:
— Вы помните, товарищи, что рассказывал Заякин о себе, когда его выбирали секретарем? Лгал он. Отец его расстрелян как враг народа в тридцать седьмом году.
— Это же клевета! Отец умер еще в тридцать четвертом. Это, наверно, карповские измышления! — сказал Сергей.
— Вопросы есть? Кто желает выступать? — спросил председатель, прервав Сергея.
— Никаких выступлений, — поспешно предупредил Гришин. — Он исключен из комсомола. Я рассказал только в порядке информации.
— Тогда зачем же нас собрали сюда? — раздался робкий голос.
— Сказано: информировать.
— Мне кажется, что я имею право по уставу объяснить, — начал было Сергей, но Гришин грубо прервал его:
— На суде будешь оправдываться. Сыновьям врагов народа мы никогда не предоставляем трибуну. Выйдите отсюда!
Сергей тяжело встал и медленно пошел к выходу. Аня выбежала вслед за ним.
— Тебе не надо было уходить, Сережа! Ведь это же ужасно… Надо было… Боже мой, как я виновата перед тобой. Как я виновата… Но Коленька… Он же ничего не понимает, он же зовет папу… Идем, идем домой, Сережа…
— Коленька? — словно в забытьи сказал Сергей. — Я его вижу во сне каждую ночь.
— Сережа, родной мой, я постараюсь измениться. Я понимаю… Я так поняла теперь все.
Сергей что-то хотел ответить, но не успел и мгновенно побледнел как бумага: возле крыльца остановилась легковая машина. Оттуда вышли двое в военной форме.
— Заякин Сергей Петрович? Садитесь в машину… — Сережа!
— Не надо, Аня, — тихо сказал он, отстраняя ее от себя. — Ты же знаешь, я ни в чем не виноват… Там выяснится все…
Согнувшись, он вошел в машину.
Задав учащимся самостоятельную работу, Аня прошла между рядами парт и остановилась у окна. Тракт с утра заметно почернел под лучами мартовского солнца. Длинные ледяные сосульки, свисавшие с концов крыш школьного сарая, поредели, и некоторые, сорвавшись, падали на ее глазах. Крашеная железная кровля сельсовета курилась легким паром,
Все как будто уладилось. Сергея из района отпустили в ту же ночь, и он пришел прямо домой. Ни одним словом не упрекнул он Аню, но от этого ей не было легче.
Недавно Барановский, вернувшийся с районного собрания партийного актива, сказал в учительской:
— Наконец-то закончилась паршивая возня вокруг Сергея Петровича. Пришло отношение с Урала. Прекрасную характеристику прислали. Секретарь райкома зачитал на собрании.
Сегодня должен был решаться вопрос о восстановлении в комсомоле. Сергей с раннего утра выехал в райком.
Казалось бы, все приходит в нормальное состояние, но Аню не покидало чувство неустроенности, чувство страха перед чем-то, что, казалось ей, нависло над нею и Сергеем какой-то черной грозовой тучей. Она боялась Кравцовых. Учителя не раз намекали Ане, что Кравцов украдкой подслушивает уроки Сергея. Сама она боялась сказать Сергею об этом: опасалась его резкости. Ведь отношения их далеко еще не наладились. Но вчера Сергей сам обнаружил это. После четвертого урока в учительскую зашел Кравцов и торопливо начал одеваться, но Антон Антонович задержал его каким-то вопросом.
Пришел с урока Сергей. Аня не видела его после райкома. Он сразу оттуда прошел на урок. Уже по тому, как он переступил порог, Аня поняла, что он весь кипит. Сергей встал у двери и грозно спросил Кравцова:
— Вы очень спешите, гражданин?
— Да. Да. Спешу. И очень, — ответил Кравцов, стараясь прорваться к выходу, но Сергей загородил проход.
— Очень сожалею, но вам придется задержаться. Сначала послушаем ваши отзывы о моем уроке. А то получается так: вы подслушиваете мои уроки, а мне ничего не говорите о моих недостатках. Стаж, как вы знаете, у меня маленький. Всего второй год работаю.
— Ах, вы вот о чем! — улыбнулся Кравцов. — Я проходил по коридору и услышал заразительный смех на вашем уроке. Любопытно.
— Не врите! — оборвал Сергей. — Носки ваших ботинок видны были с самого начала урока. Учащиеся подсчитали, сколько раз вы переставляли ноги. Они и раньше меня предупреждали, но я не хотел верить. Для чего вы шпионите за мной? Все еще не можете успокоиться?
Аня не знала, как остановить мужа, и в поисках помощи оглядывалась по сторонам. Антон Антонович, не любивший уединяться в директорском кабинете, как всегда, сидел на диване, но выражение лица его было такое, что нельзя было понять: то ли он давится от смеха, то ли готов разразиться бранью. Иван Семенович, стоявший у окна, саркастически улыбался.
— Я жду ответа! — грозно сказал Сергей.
— А у меня нет намерения отвечать человеку, потерявшему политическое доверие, — с вызовом ответил Кравцов.
— Ясно! — заключил Сергей. — Убирайтесь отсюда? Кравцов, выбираясь из учительской, запнулся и чуть
не растянулся на пороге.
— Ничего себе типус, — проговорил Иван Семенович в наступившей тишине.
— Глаза… Глаза какие… — прошептала Ядвига Станиславовна. — Как у пойманной крысы. И злость и страх… Боже, сколько ненависти!
Сергей, как будто позабыв о Кравцове, сел рядом с директором и заговорил совсем о другом. Аня никак не могла выбрать момент, чтобы спросить, чем кончилось дело в райкоме.
— Вы помните, Антон Антонович, — говорил Сергей, — я осенью говорил вам, что учащиеся не верят
