слуг Божиих”?
А для того собрал царь первых людей земли своей, чтобы благое дело свершить, со времен Ярослава Мудрого на Руси невиданное.
Сидят митрополит, святители, князья, бояре, сановники в большой Думной палате дворцовой, сидят они по сану, по чину, по роду знатному; горят у святителей на облачениях золотые кресты наперсные, светится золотом и серебром шитье на кафтанах боярских богатых, блестят бердыши в руках у рынд - стражей государевых; сияет весь, словно солнце, молодой царь, на троне прародительском сидя, в своей одежде золоченой, в ожерелье царском драгоценном, радостью великою блистают очи его. Глядят древние, седовласые архипастыри, глядят важные, степенные бояре, глядят бодрые, мужественные воеводы; все глаз не отведут от своего владыки молодого, что перед ними в мудрости и славе Соломоновой ныне является. А царь Иоанн Васильевич расточает с высоты своего престола царского слова разумные, поучения глубокие и благостные. Мощно звучит его голос звонкий под низкими сводами Думной палаты, расписанной живописцами искусными, украшенной позолотчиками и резчиками умелыми. Говорит юный царь о былых невзгодах земли русской, говорит о тех годах недавних, когда Русь великая во время малолетства царского, во время своевольства боярского неутешна и беспомощна была, как вдовица печальная, и близилась к гибели полной. Говорит юный царь Иоанн Васильевич, что счастье народное зависит от тех, в чьих руках бразды правления держатся; что люди, власть имущие, великий ответ держать будут перед Господом за народ темный. Горько жалуется юный царь на своих советчиков былых, что ради корысти своей толкали его, малоопытного, на путь греховный, на путь угождения страстям своим; со скорбью глубокой вспоминает он, какой смертью погибли дядья его во время смут боярских… Смиренно кается юный царь в своих прежних потехах жестоких и винит в них все тех же наставников недобрых. Словами красноречивыми изображает царь Иоанн Васильевич перед Собором святителей и бояр последние бедствия - великий пожар Москвы стольной… Слушают все - слова не проронят; изумлены, и поражены, и глубоко все за сердце затронуты пылкой, красноречивою исповедью царя молодого! Да и сам царь Иоанн Васильевич, припоминая невзгоды прошлые, не может удержать слез горячих, покаянных. Вместе с государем своим и весь Собор многолюдный слезы проливает…
- Тогда, - восклицает горестно молодой царь, - ужаснулась душа моя и кости во мне затрепетали; дух мой смутился, сердце умилилось. Теперь ненавижу зло и люблю добродетель. От вас требую ревностного наставления, пастыри христиан, учители царей и вельмож, достойные святители Церкви! Не щадите меня в преступлениях; смело упрекайте мою слабость; гремите словом Божиим, да жива будет душа моя!
Глубоко умилились святители и бояре теми словами царскими. Как бы безмолвно согласясь, посмотрели все на владыку митрополита, благочестивого Макария, чтобы он за весь Собор молодому царю ответ дал. И встал владыка Макарий со своего места, на котором он по правую руку царя сидел, и сказал молодому государю слова утешительные:
- Да будет над тобою, благоверный царь, отныне благословение Божие. Начал ты житие благочестивое и праведное; все мы видим твою заботу неустанную, твое попечение отеческое о земле русской. Все мы - твои слуги верные и благому делу душевно и телесно служить будем.
Благословил святитель молодого царя и опять на место сел.
Снова под сводами Думной палаты раздалась пылкая речь молодого царя. Говорил он, что хочет устроить и осчастливить землю русскую, самим Богом ему вверенную; изъяснил, что хочет он в своем государстве порядок установить, неправду искоренить, а для того дать законы новые, справедливые. Сказал государь, что людьми знающими да опытными написан, по его повелению царскому, новый Судебник и новые грамоты уставные и что теперь отдаст он эти законы новые на суд да на рассмотрение Собору святителей и бояр.
Долго длилась речь царя, долго внимали его словам мудрые князья, бояре и епископы… Уже далеко за пору обеденную было, когда распустил царь Иоанн Васильевич Собор великий, наказав, чтобы назавтра опять все во дворце Кремлевском собрались. Тогда прочтут Собору дьяки царские новый Судебник и новые грамоты уставные, а святители да бояре должны-де о тех законах новых судить да рядить.
Усталый, но радостный вышел царь Иоанн Васильевич из Думной палаты, весело сел он за свою царскую трапезу. Начали стольники подавать государю Иоанну Васильевичу на блюдах золотых да серебряных всякие яства лакомые, стал боярин-кравчий наливать молодому царю в золотые кубки вина заморские сладкие.
Но и за трапезой не оставляли царя Иоанна Васильевича заботы государские. Едва притрагивался он к яствам разнообразным, едва прикасался устами к золотому краю кубка драгоценного.
Быстро окончилась трапеза царская, пошел государь Иоанн Васильевич в свою опочивальню, однако и не подумал он прилечь да отдохнуть, а велел кликнуть к себе, не мешкая, любимца своего - Адашева Алексея Федоровича. Едва Адашев к царю войти успел, как забросал его юный царь вопросами быстрыми да частыми.
- Ну что, Алексей? Есть ли у тебя какая весточка о наших гостях иноземных? Что наш немчин Шлитт, прислал ли тебе грамотку долгожданную? Набрал ли он в чужих землях людей ученых да мастеров искусных на службу при дворе моем?
Низко поклонился Алексей Адашев и с ответом поспешил:
- Удачлив ты, царь-государь. Как раз утром сегодняшним прискакал ко мне на дом гонец из земли немецкой от того самого Шлитта. Угораздился он много людей искусных на твою службу царскую набрать. Вот и перечень тех иноземцев.
Вынул Алексей Адашев невеликую грамотку, вчетверо сложенную, с печатью восковой, и стал царю читать:
- Вот что немчин мне отписывает: “Набрал я в службу его царскому величеству более сотни людей, и теперь только за одним дело стало - как бы провезти их через города Ганзейские и через землю Ливонскую. А среди тех людей много ученых есть и много мастеров славных. Прилагаю для его царского величества список их: четыре теолога, четыре медика, два юриста, четыре аптекаря, два оператора, восемь цирюльников, восемь подлекарей, один плавильщик, два колодезника, два мельника, три плотника, двенадцать каменщиков, восемь столяров, два архитектора, два литейщика, один стекольщик, один бумажный мастер, два рудокопа, один человек, искусный в водоводстве, пять толмачей, два слесаря, два часовщика, один садовник для винограда, другой - для хмеля, один пивовар, один денежник, один пробирщик, два повара, один пирожник, один солевар, один карточник, один ткач, четыре каретника, один скорняк, один маслобой, один горшечник, один типографщик, два кузнеца, один медник, один коренщик, один певец, один органист, один шерстобой, один сокольник, один штукатур, один мастер для варения квасцов, другой - для варения серы, четыре золотаря, один плющильщик, один переплетчик, один портной”.
Закончил Алексей Адашев читать список немчина Шлитта. Слушал его царь молодой с великой радостью.
- Будет теперь у нас кому пушки лить, башни да храмы строить, оружие иноземное ковать, больных лечить и всякие вещи мудреные делать. Исполать тому немчину!
Знать, поладил он с цесарем немецким Карлом.
- Так, царь-государь, - ответил Алексей Адашев, проглядывая дальше грамотку. - Немчин наш хитер да пролазлив; только суется он, куда ему не след. То все про дело говорил, а потом стал всякие выдумки несуразные писать. Ему было наказано людей знающих достать, а он в дела государские мешаться начал. Вот что пишет он далее, вот каковы его советы дерзновенные: “Для того чтобы между царем московским да цесарем немецким крепкая дружба была, надо, чтобы всегда боярин знатный, посол царя московского при цесаре немецком, при дворе его жил. Надо, чтобы тот посол золотом и серебром богато снабжен был, чтобы одаривал он князей немецких и вельмож цесаревых. Должен тот посол пышно жить и богатую свиту иметь: докторов, дворецкого, двух дьяков, людей ученых, толмачей, отроков для услуг, поваров искусных и холопей вдоволь. А все то будет немалых денег стоить - так десятков шесть тысяч талеров серебряных немецких. Царю на них скупиться не след, потому что, видя пышность посла его, все знать будут, как богато и обильно царство русское”.
Выслушал и это молодой царь Иоанн Васильевич; только усмешка легкая мелькнула на устах его.
- Экий хлопотливый немчин-то наш! И тысячами швыряется, словно султан турецкий или шах персидский. Ну да мы его прыть успокоим, когда он на Москву приедет.
