привезли его в обитель Соловецкую, под строгий начал поставили и на первых порах ни шагу не дозволяли ступить без надзора.
Потом, узнав его кротость и смирение, смилостивился над ним игумен и дал свободу полную.
И опять припомнилась старцу последняя весточка о друге любезном, об Алексее Адашеве. Тот же парень бойкий, любимый слуга Адашевых, добрался к опальному священнику и в далекую обитель, что среди волн морских стояла. На этот раз не привез он никакой грамотки, а только поведал старцу предсмертные слова господина своего. Рассказал верный слуга, как выехал Алексей Адашев в Ливонию воеводою царским, как верно и доблестно служил он царю Иоанну и как на него невзгода из Москвы грянула. Не глядя на заслуги Алексея, велел царь удалиться ему в город Юрьев и там в опале жить. Не выдержал немилости царской Алексей Адашев; муки душевные подорвали крепость телесную, зачах он и умер от недуга скоротечного.
Умирая, велел он холопу верному оповестить об его участи горькой старца Сильвестра. Горько плакал парень, говоря старому священнику о последних днях любимого господина. Передал он ему образок, снятый с груди новопреставившегося раба Божия Алексея. После того остался верный слуга адашевский в монастыре Соловецком; приняли его в послушники, а потом и постригли.
Все припомнил старец Сильвестр, и слезами затуманились его очи старые. Перед ним все шумело и бурлило холодное бурное море; вдали все виднелся серый парус лодки рыбачьей; гудел вихрь морской, осыпая солеными брызгами бледное лицо изгнанника московского, шептали бледные уста его молитву Господу Богу, молитву покорную…
Вдруг услышал старец чьи-то шаги, шуршащие по каменистому прибрежью. Обернулся он и увидел послушника монастырского, что торопился к нему и теперь взбирался на камень высокий, едва дух переводя. Встал ему старец навстречу и спросил:
- Не меня ли ищешь?
Перевел дыхание послушник и торопливо сказал:
- Иди за мной скорей, отец Сильвестр, нужда в тебе великая… Послал меня отец игумен и приказал тебе поспешить. Позавчера приехали к нам богомольцы на судне большом; привезли они много даров обители. Старший-то из них занемог в эту ночь, и кажись, готовится Богу душу отдать. Только не хочет он никому перед смертью исповедоваться, кроме тебя, отец Сильвестр. Так и говорит: “Знаю я - у вас в обители есть старец Сильвестр, опальный царя Иоанна. Пускай он мои грехи примет!”
Поспешно и безмолвно последовал старец за послушником.
Войдя в темную горницу заезжего дома, что монастырь для богомольцев выстроил, с тайной тревогою стал глядеть старец Сильвестр на того гостя, который позвал его.
На широкой лавке, покрытой пуховиком, лежал старик, изможденный недугом жестоким. На стене около изголовья недужного были повешены иконы в ризах золотых с каменьями драгоценными. Возле лавки стоял поставец дорожный, открытый; виднелись в нем кубки серебряные, чары хрустальные и всякая утварь богатая. Видно было, что приезжий богомолец не из простых был. Приметил старец Сильвестр и тяжелый боевой меч, в сторонке лежащий.
С тяжким стоном повернулся больной на своем ложе и взглянул на вошедшего старца.
Раздался его голос глухой, как будто знакомый старому священнику:
- Здравствуй, отец Сильвестр. Чай, ты теперь меня и не признаешь?
Ближе подошел старец, с жалостью глубокой остановил взор свой на бледном лике недужного. Видел он когда-то это лицо, эти брови густые, тесно сдвинутые, это чело, резкими морщинами покрытое.
- Не узнал, отец Сильвестр, боярина Морозова? Видишь, как скрутил меня недуг тяжкий!
Только тогда признал старый священник того из бояр царских, что всегда супротив него шел. Когда болен был царь Иоанн, примкнул боярин Морозов к тем слугам верным, что царевичу Димитрию крест целовали.
- Я из недругов твоих, отец Сильвестр, - молвил боярин слабым голосом. - Теперь, в мой час смертный, хочу я покаяться тебе и в своей вине тяжкой просить у тебя отпущения…
- Что ты, боярин, говоришь? - отозвался старец. - Я от тебя никогда никакой обиды не видел.
- Не знаешь ты ничего, отец святой! Когда поддержал ты князя Владимира Андреевича во время болезни царской, сговорились мы, все бояре, против тебя идти. Наговорили мы молодому царю про тебя много недоброго… Каюсь, я из тех бояр первый был!
- Не крушись, боярин, не проси прощения! - молвил поспешно старец. - Отпускаю тебе ту вину.
- Погоди, отец святой! Еще не во всем я покаялся… Когда уехал ты в опалу, тогда еще пуще стали мы, бояре, на тебя клевету черную плести. Очернили мы тебя перед царем в злодействе великом, в том, что ты извел молодую царицу зельем ядовитым…
И тут я первым доказчиком был: купил я деньгами холопа своего, и показал он на допросе и пытке, что тебе чародейные травы носил… Я своим словом боярским те холопьи слова укрепил. Из-за меня сослан ты, отец святой, в эту обитель дикую, пустынную! Только с той поры ни днем ни ночью не давала мне покою совесть пробужденная. В видениях сонных видел я тебя, святой старец, опального и несчастного… Вспоминал я твои слова благие и мудрые: вспоминал я, сколько добра принес ты земле русской, каким добрым советчиком был ты для царя молодого. Тут, за грехи мои великие, напал на меня недуг тяжкий; почуял я, что недолго мне на свете жить… И вот, на краю могилы, на одре смертном пустился я в путь дальний, чтобы увидеть тебя в обители дальней и покаяться тебе в грехе моем…
Ни одного мгновения не колебался отец Сильвестр: ласково взглянул он на болящего, подошел к ложу его, опустился на колени, обнял боярина и с кроткою ласкою его поцеловал.
- Отпускаю тебе все вины твои, боярин! Бог знает, может, и я перед тобою виновен… С миром переходи в жизнь вечную…
Озарилось лицо недужного боярина отрадой великою, светом ясным. Через силу приподнялся он на ложе, взял рукой исхудалой бледную руку старца и припал к ней последним лобызанием благодарным… Когда встал отец Сильвестр и взглянул на недруга своего, - лежал уже перед ним на лавке боярин бездыханный и безмолвный…
Вышел из горницы старец, глубоко потрясенный; скорбел он о недруге своем, что так мучился грехом тяжелым; но покой царил в душе старца и воссылал он благодарение Богу за то, что судил ему Господь облегчить тяжкие предсмертные мгновения грешнику.
Шепча молитву, пошел опять отец Сильвестр на пустынный берег морской, пошел опять на свое место любимое - на камень дикий, что выдавался далеко над пучиной морской, и там опять погрузился в думы благочестивые. Обдавали его брызгами солеными валы набегающие, развевал его волосы седые вихрь морской; виднелся вдали серый парус лодки рыбачьей, носились над морем чайки белокрылые… И горячо молился старец Сильвестр за царя, за землю русскую и народ православный…
