иноземцу, среди бояр московских мешаться. Зато не пожалею для тебя царской казны.
Повеселел Яган и снова царю обещал, что взлетят у него на воздух казанцы. Выбрал тогда царь ему помощника, выбрал людей надежных и стал дожидаться, когда немец свой посул исполнит.
Долгонько пришлось царю ждать, до самого сентября месяца: нелегка работа была, и вести ее надлежало осторожно, с опаскою. Пятого числа сентября наступившего, рано утром, получил царь Иоанн Васильевич от Ягана-розмысла весточку: выезжай-де, царь-батюшка, пораньше к турам, занятное дело увидишь…
Торопливо сел молодой царь на коня боевого, ближних слуг с собою взял и прискакал на вал осадный, где стояли пушки рати московской. Открылась перед царем, как на ладони, вся Казань басурманская с ее мечетями, с ее башнями и стенами крепкими. Особенно много стояло воинов казанских на большой башне Муравеевой, близ которой подкоп подведен был. Видно было, что усерднее всего хранили татары эти ворота: тут подземелье находилось, по которому приносили воду в город осажденный.
Остановился государь Иоанн Васильевич на валу, воевод соседних подозвал и молвил им:
- На всякий случай, воеводы, снарядите воинов. Может, рухнет стена казанская, тогда ворвитесь поспешно в город.
Стали воеводы свои полки снаряжать да к приступу готовить.
Глядел царь Иоанн Васильевич на пестрые кровли казанские, на мечети остроконечные, на высокие башни и стены широкие - и томился он нетерпением: “Что же немец мешкотный медлит? Давно бы пора этой башне на воздух взлететь. Кажись, он свое дело хорошо знает; только неповоротлив больно… Эх, нет у нас своих молодцев ученых! Те бы долго копаться не стали; мигом бы треснули и обрушились стены казанские…”.
Не пришлось, однако, молодому царю долго ждать в это утро ясное. Едва только взошло солнышко, едва только блеснули лучи утренние на речке и на озере, - раздался неподалеку громовой удар оглушающий… Сразу вскинуло вверх, к небу ясному, целый столб земли, песку и камня; окутан был этот столб густым дымом черным. Высоко хватил взрыв - выше башен казанских; помутил он ясные небеса синие, оглушил он татар и православных… Широко глаза раскрыв, глядели дружины московские; любовался и сам молодой царь Иоанн Васильевич. Видно было, как взлетали вверх, словно песчинки, татары, что за водой шли по подземелью; немудрено было: целых одиннадцать бочек с порохом вкатил в свой подкоп немец Яган. Глянул тут царь Иоанн Васильевич на стену казанскую и от радости обомлел…
Около самой башни Муравеевой виден был в стене широкий пролом, трещина глубокая; все то наделал взрыв грозный, коснулся он и стены казанской и обрушил ее в одном месте. Сверху падали в пролом воины татарские и истошно вопили. Как увидел царь разрушение стены казанской, тотчас же крикнул воеводам своим и рукою указал, куда полки вести.
Загремели бубны, завыли трубы бранные, и кинулись дружины московские к пролому…
Хоть и поражены были ужасом татары, а все же сплотились они и грудью встретили московцев; закипела в проломе схватка кровавая, обагрились кровью камни и брусья крепостные. Не успели татары к слабому месту всю свою силу стянуть, потому смяли их полки московские и погнали в самое нутро города.
Царь Иоанн Васильевич, стоя на валу и глядя на бой жестокий, сердцем возрадовался. “Ужели, - думал он, - кончается осада долгая и трудная, ужели пришел день и пала Казань басурманская под мечом моим? Вот уже вторглись полки мои за эти стены крепкие; вот уже секут они и гонят дикие толпы казанские…”.
Но не пришел еще конец трудам рати московской; много еще надо было ей претерпеть, много еще крови пролить и потомиться. Правда, сломили воины царские казанцев, прогнали их в самые улицы Казани, но потом нахлынули на них черной тучею все татары остальные, что на других башнях и стенах стояли. Нахлынули они в таком множестве, что подавили ратников московских: на одного десять человек приходилось. Крепко стояли царские воины, но под конец не выдержали и назад через пролом из стен казанских вышли. Много среди полков государевых было убитых и раненых, да зато и они казанцам немалый урон принесли. В тот день, по сказаниям летописцев древних, погибло у татар не менее пяти тысяч человек.
ВЗЯТИЕ КАЗАНИ
Каждодневно у стен казанских кровопролитные схватки закипали, а часто и большие бои бывали. Немецкий розмысл Яган все подводил да подводил под стены казанские подкопы; умелый и доблестный воевода, князь Михайла Воротынский, все подвигал да подвигал вперед туры земляные и большие щиты деревянные, из-за которых пищальники московские тысячами пуль осыпали казанцев. Под конец занял князь Воротынский и часть стены казанской, и крепостную башню Арскую. Но не смутились казанцы ничем, не хотели даже с посланцами царскими разговаривать; одно лишь кричали они со своих стен: что все умереть готовы, а сдаваться не хотят.
Каждое утро раным-рано выходили на самый верх башен казанских чародеи и волшебники татарские. Воссылали они мольбы богам басурманским, накликали они чары всякие на стан московский. Причудливо и страшно было одеяние их: на голове рога топорщились, лица были разноцветными красками размалеваны, на плечах обнаженных и на груди краснели язвы свежие - те раны колдуны сами себе наносили, думая кровью своей богов свирепых умилостивить… Но ничего не могли поделать колдовства татарские против тех святынь, против тех икон и мощей, что были в стане московском.
Второго октября решил царь Иоанн Васильевич всему войску своему “пить общую чашу крови”, повелел идти на приступ. Вся огромная рать московская была разделена мудро и умело. Как рассказывает летописец, царь Иоанн Васильевич, чтобы заслонить тыл от луговой черемисы, от татар, бродящих по лесам, от ногайских улусов и чтобы отрезать казанцам все пути для бегства, велел князю Мстиславскому с частью большого полка, а Шиг-Алею с касимовцами и жителями горной стороны занять дорогу Арскую и Чувашскую, князю Юрию Оболенскому и Григорию Мещерскому с дворянами царской дружины - Ногайскую, князю Ивану Ромодановскому - Галицкую; другой отряд дворян, примыкая к нему, должен был стоять вверх по Казанке, на старом городище. Отпустив воевод, Иоанн распорядил приступ: велел быть впереди атаманам с казаками, головам со стрельцами и дворовым людям, разделенным на сотни, под начальством отборных детей боярских; за ними идти полкам воеводским: князю Михайле Воротынскому с окольничим Алексеем Басмановым ударить на крепость в пролом от Булака и Поганого озера; князьям Хилкову - в Кабацкие ворота, Троекурову - в Збойловые, Андрею Курбскому - в Ельбугины, Семену Шереметеву - в Муравеевы, Дмитрию Плещееву - в Тюменские.
Каждому из них помогал особенный воевода: первому - сам государь, другим же - князья Иван Пронский, Турунтай, Шемякин, Щенятев, Василий Серебряный-Оболенский и Дмитрий Микулинский.
Утром, проведя всю ночь в беседе душеспасительной со священником, готовился молодой царь к приступу - стал надевать доспехи бранные. Едва успели слуги царские застегнуть пряжками коваными крепкий иноземный нагрудник государев, как вошел спальник и молвил:
- Из Москвы гонец, сын боярский Яков Шошин с грамоткой.
Позвал царь гонца, принял от него грамотку и спросил от кого.
- От святого старца Сильвестра.
Поспешно отломил молодой царь печать восковую и читать стал. Невелика была грамотка, но прочитав ее, возрадовался царь духом и лицом просиял.
“Царь мой благоверный, чадо мое духовное! - писал старец Сильвестр. - Не своей волей пишу тебе, а по велению свыше. Был мне прошлою ночью сон знаменательный: видел я святого Георгия Победоносца, что попирал копытами коня своего змия низверженного. И был мне в ту ночь глас неведомый: “Оповести царю Иоанну сии слова - дерзай на врага, царь православный!”. Те слова и пишу тебе, царь благочестивый, да укрепят они тебя в твоих делах ратных. Писал сию грамотку во граде Москве верный молельщик твой и отец духовный, смиренный иерей Сильвестр “.
