Капитан сбросил одеяло и сел на постели, открывая косматую грудь.
— Что? Вы, батенька, сознаете, что говорите?
— И Михаил! Нет больше Романовых!
Командир вставил ноги в туфли.
— Вы кто? — спросил он Габриловича.
— Это телефонист штаба корпуса, — сказал Андрей. — Я его привел…
Габрилович сразу потерял уверенность.
— Так какого черта он… — начал было командир.
— У него телефонограмма.
Габрилович протянул руку с запиской.
Офицеры натягивали галифе, как будто было уже утро и был дан сигнал к походу.
У стола Габрилович опять, еще больше заикаясь и путая слова, читал текст отречения.
Андрей смотрел на затылки склонившихся над столом офицерских голов и думал:
«Вот сейчас они взорвутся восторгом. Они тоже пойдут плясать по халупе».
Но Габрилович кончил читать, а в комнате стояла черная тишина.
— Чему же вы, собственно, радуетесь, прапорщик? — спросил наконец командир, глядя на возбужденное лицо Андрея.
— Как чему? Династия изжила себя. Она задерживала рост…
— Не ново, — злобно отмахнулся командир. — Мы войну сейчас ведем. Всякое потрясение внутри разрушает фронт. — Он опять посмотрел с неудовольствием на телефониста.
— Там еще что-нибудь есть? — спросил он резко.
— Есть, есть, — стал перебирать бумажки Габрилович. — Самое главное…
— Самое главное — как это произошло и что же теперь… там, в столице?
— В Петербурге революция. Власть перешла к Государственной думе, образовался Совет рабочих депутатов, — глядя в землю, говорил Габрилович. — А еще есть приказ номер один.
— А это еще что такое? — спросил из угла Борисоглебский.
— Отменено отдание чести. Солдаты уравнены в правах с офи…
— Что, что? — вскочил капитан. — Что ты мелешь? Читай, как там!
Габрилович стал читать, и голос его то спадал до шепота, то снова приобретал уверенность. Он волновался и не мог сдержать себя.
— Не может быть! — крикнул капитан, не звонко, тупо ударив мягким кулаком по столу. — Что за белиберда? Когда все это началось?
— Вот здесь сказано: забастовки начались с двадцать шестого.
— А у нас уже девятое. Две недели назад? А мы ничего не знаем. Чушь какая-то. Дай сюда. А сам — марш! — Он вырвал записки у Габриловича. — Я здесь начальник гарнизона. Я расследую это дело.
Габрилович с укором смотрел на Андрея.
— Капитан, не забывайте, что я привел его к вам. Он рассказал мне о телефонограмме по секрету. Он никому еще не говорил.
— А вы тоже хороши. Такие вещи… Не спросясь совета, бах в колокола. Это хуже пороха, милый мой. Это динамит, и еще какой!
Андрей не узнавал грузного, ленивого офицера. Он был похож на медный клокочущий внутри котел. Глазки его загорелись и стали колючими, как два шипа. Эти глаза были противны. Глаза дикого кабана, узкие красные лучики, выходящие из тучного тела. Замечания его были оскорбительны.
— Этих вестей давно с нетерпением ждет вся армия! — крикнул Андрей. — Надоела распутинщина. Прогнившая дворцовая нечисть. — Слова вырывались сами собою и расчищали атмосферу, прогревая ее вихрями нарастающего конфликта. — Как вы не понимаете?
Капитан указал Габриловичу пальцем на дверь:
— Кругом, шагом марш! А с вами мы еще поговорим.
— Не о чем, я вижу, нам с вами разговаривать, — бросил ему Андрей с неожиданным спокойствием, которое нашлось у него только на секунду, чтобы пресечь волнение, заставлявшее дрожать пальцы и одно веко.
Он вышел и громко стукнул дверью.
XIV. Красные маки
Ничто не могло теперь удержать Андрея на голом перевале, обвеваемом весенними, скользкими ветрами. Надо было стремительно мчаться в долину к людям, где много людей…
На шоссе он удержал за рукав Габриловича.
— Я кругом виноват. Я никак не ожидал. Экая гадость! Вы простите меня. Я был убежден, что такая весть всем нужна, для всех радостна.
— Вот вы умный человек, — остановился вдруг Габрилович, — а я заметил: вы людей не знаете. Вы вот каждого человека, так вот, каждого отдельно берете, а человек в одиночку не живет, и понимать его в одиночку нельзя.
— То есть как так? — не понял Андрей.
— Ну, может быть, я плохо говорю. Ну вот хотя бы командир… У него, я слышал, брат — губернатор.
— Один — губернатор, а один — даже посол.
— Ну вот видите, а вы хотите, чтобы он радовался революции.
— Не революции, а падению Романовых.
— А что же вы думаете, Романовы пали без революции?
Только теперь сообразил Андрей, что ошеломляющая весть об отречении двух царей обрушилась на его мысли, привела их в хаос и он до сих пор не подумал о том, как же все это могло случиться.
Власть сейчас, по-видимому, в руках Думы. Совет рабочих депутатов… Это как в 1905 году. Наконец, приказ № 1. Ясно, что информация передавала только результаты событий, а не самые события. Это была сжатая, кем-то профильтрованная сводка, которая докатилась до Карпат только на двенадцатый день. Ясно, ясно. События были грандиозны. Необходимо во что бы то ни стало узнать, как все это случилось.
— А вы не боитесь, — тихо спросил Габрилович, — что приказ спрячут? Что вот такие, — он кивнул на дом командира парка, — постараются повернуть события?
— Эту весть, конечно, уже задерживали, но дело, видимо, зашло далеко, и больше молчать нельзя. Вероятно, штаб армии давно уже знал о событиях, но не доводил до сведения частей. Слушайте, насколько я вспоминаю, приказ предлагается прочитать во всех ротах, батареях и командах.
— Да, есть такое место…
— Завтра же утром я на свой страх читаю в своей команде. Дайте мне текст.
— Хорошо, я перепишу для вас. А вы не боитесь?
Андрей уже не боялся ничего. Если события уже потрясают империю, то не он будет плестись в хвосте, Свою роль он выполнит.
Команду склада он увидел в сборе и в строю впервые. Казалось, для этой команды были отобраны из армии все самые худые, почерневшие от дождей шинеленки. Шапки, по-видимому, служили уже не только головным убором, но и кружкой на походе, и птичьим гнездом. Младшему из солдат было тридцать лет. Лица были усталы, унылы и безразличны, словно скука прифронтовая истолкла всех их вместе и потом лепила сызнова эти лица по одной маске.
— Братцы, — сказал Андрей, приподнятость которого не угасили ни обшарпанные шинели, ни хмурые лица. — Хочу вам сообщить, что царя Николая больше нет, Он отрекся от престола.
Ряды стояли неподвижно, только на грудях едва-едва колыхались незастегнутые шинели.
— Сейчас власть взяла Государственная дума. Теперь вся жизнь в стране пойдет по-новому… И вот уже есть приказ номер один, который совсем меняет положение солдат. Вот я вам прочту все, что мы получили от штаба армии. Вы услышите сами.
