расколотыми, иссохшими концами, листья были сбиты со всех деревьев.
Сухая паутина уцелевших, но безжизненных деревьев серым терновым венцом обходила со стороны фронта густые зелени леса.
Даже на опушке нельзя было увидеть русло Равки, но чахлая трава, побежденная растущим песчаным наметом, свидетельствовала, что в половодье река гуляет здесь своими волнами, подкатываясь к самому лесу.
— Пойдем здесь ходами сообщения, — сказал сопровождавший Андрея и офицеров телефонист Григорьев. Это был боевой парень, уже в первые дни зарекомендовавший себя добровольным участием в пехотных разведках, хотя не было в том до боя никакой нужды. Андреи вслед за ним вскочил в узкую свежевырытую яму, с бортов которой осыпался на сапоги сырой желтый песок. Ход, сначала мелкий, постепенно углублялся. Он шел сложным зигзагом и после доброго десятка поворотов вышел в окопы.
Стены окопа были заплетены ветвями ивы, а кое-где даже обиты досками, но во многих местах на дне его чернели застойные лужи, и потому оставалось впечатление грязной ямы. Местами над окопом шел навес, способный защитить только от шрапнельных, да и то излетных, пуль. На стороне, обращенной к неприятелю, в дощатой стене были проделаны частые узкие бойницы. У каждой бойницы лежала винтовка стволом наружу.
В окопах было людно, но мало кто стоял у бойниц. Солдаты спали на земляном плече окопа, которое длинной лежанкой шло вдоль всей траншеи, другие сидели на приступках тут же, под бойницами, или курили, прислонившись к тыловой стене окопа.
Окоп шел зигзагом и состоял из большого числа отдельных траншей, разделенных толстыми земляными выступами — траверсами. Если бы в такой окоп попал снаряд, он мог бы выкосить только одно отделение.
Григорьев вел всех на самый опасный участок фронта у Могелл. Здесь все было в полной боевой готовности. У бойниц через одну стояли отборные стрелки. У пулеметного гнезда сидел офицер. Он вежливо откозырял Андрею, но руки не подал.
— Что, неужели все время так, начеку? — спросил прапорщика Дуб.
— Конечно. Мины, подлецы, роют. Вот за неделю уже третью взрывают. А за каждую воронку сейчас же драка, как за большой город. Потом очень близко. Восемьдесят шагов. Это же пробежать — минута. И проволоки здесь ни у них, ни у нас нет как следует. Они ни днем, ни ночью не дают ставить, и мы не даем. Разведку здесь не выпустить. Все равно никто не вернется. Ночью здесь носа не высунешь: каждая наша бойница пристреляна. Вот смотрите. — Он взял стальной щит и закрыл им одну из бойниц. Пуля тотчас же щелкнула по металлу.
— Или вот, еще лучше. Вам не жаль своей фуражки? — обратился он к Андрею.
Андрей дал фуражку, прапорщик нацепил ее на штык и поднял над бруствером окопа. Тотчас же несколько выстрелов раздались на стороне немцев, и над головами рассекли воздух несколько пуль. Прапорщик вернул фуражку Андрею. В ее дне была теперь маленькая круглая дырочка с аккуратными краями.
— Ну вот и боевое крещение вашей фуражки, — засмеялся прапорщик. — Вот так и живем тут. И вздумалось кому-то захватить этот фольварк. — Он махнул рукой. — Пойдемте-ка лучше к нам в блиндаж.
У всех четырех стен низкого помещения плотно одна к другой стояли походные кровати или же деревянные козлы с брошенными прямо на доски подушками без наволочек и смятыми одеялами лазаретного типа. В одном из углов стол, и вокруг него — сколоченные из нетесаных досок скамьи. На одной из коек дремал офицер. Ворот его суконной рубахи был расстегнут, рука жалкой худой кистью свисала к полу, искривленный полураскрытый рот с растрепанными усами казался черной щелью. Другой прапорщик, сидя на койке у стола, ножиком строгал деревянный чурбан.
— Вы недавно с формирования? — спросил прапорщик Дуба.
— Да, мы формировались в Ораниенбауме.
— Так. Слышал. Да, это очень хорошо, что вы прибыли к нам. Тяжелая артиллерия — это вещь! Солдаты иначе себя чувствуют, когда знают, что за ними орудия, техника. А то, знаете, немец громит, громит, «чемоданами» так и забрасывает, а у нас этакая подлая тишина. Он нас двухпудовыми бомбами, а мы его винтовками да пулеметами.
— Подожди, скоро с дубиной пойдешь, — отозвался голос из угла.
— Ну, ты скажешь. Сейчас, правда, патроны порасстреляли, но ведь подвезут.
— Подвезут тебе, дураку, на именины. Как под Горлицей подвозили. До Сана бежали без патронов. Всегда ты головой думаешь, а вот насчет войны — другим местом…
— Ты бы лучше помолчал, Федотов, — сказал ротный поручик, писавший на краю стола полевую записку. — Целый день тоску нагоняешь. А как у вас, господа артиллеристы, снаряды есть?
— У нас есть, — уверенно сказал Дуб. — На батарее полный комплект.
— А в обозе шиш. Один бой — и крышка, — выпалил вдруг Меркулов.
— А вы откуда знаете? — обозлился Дуб.
— Как откуда? У нас же в управлении ведомости составляют — я ведь их обязан смотреть…
— Ведомости — это по дивизиону, а в армии есть.
— Привезли вы, я вижу, тяжелые трофеи для немца. Что ж, он рад будет, — проскрипел тот же голос из угла. — Нужно было вас тащить сюда, сидели бы в Рамбове.
— Ну, как это так? — вскипятился Дуб. — Я не знаю, как там у нас в тылу с запасами…
— Ну, довольно, ребята. Все это слышано, все это с бородой, — сказал ротный. — Каркаете, а что от этого изменится? Позовите-ка лучше нас, господа артиллеристы, на рюмочку.
— Очень рады будем, — действительно обрадовался Дуб. — Мы вообще собираемся поддерживать тесную связь с пехотой…
— Похвально, похвально, — с кривой усмешкой сказал ротный. — Ждем. А вы нас ждите.
Андрей вышел в окоп.
— Хочешь искупаться? — спросил Григорьев.
— Где?
— А в Равке.
Григорьев провел Андрея по окопу к месту, где траншея, постепенно мельчая, скатывалась к берегу реки.
Узкой губой, в застоялой пене, листьях и щепах, затекала вода за траншею. Чтобы окунуться, нужно было несколько шагов пробежать по воде вне прикрытия, где полным блеском играло солнце.
— Сейчас тут трое купались. А вот немец и гостинец прислал.
У корней ивы, забросившей вопросительные знаки своих ветвей в соседнюю, отступившую назад траншею, обозначилась мелкая воронка, а на коре дерева остались следы пуль и осколков. Отсеченные зеленые веточки стояли на недвижной воде, не отходя от берега.
— Выкупаться, что ли? — сказал вдруг Андрей и раздумчиво прибавил: — Воды здесь нигде нет.
— А не скупаться! — не улыбаясь, дразнил Григорьев.
Андрей расстегнул ворот — шаг бесповоротный.
— Мартыныч, купаться? Дело. И я, — раздался голос из траншеи.
Меркулов уже на ходу снимал портупею.
Холодная вода едва покрыла колени, а плетенка окопа уже отказывалась закрывать тела.
— Куда вы? — кричал из окопа пехотный прапорщик. — Здесь все пристреляно.
— Ну, с богом, окунемся — и дёру! — крикнул Меркулов.
Задорные слова он выкрикнул с тем же неподвижным, сосредоточенным лицом.
Андрей бултыхнулся в воду, и за звоном брызг ему почудился звон плюхающихся в воду пуль. Вода зашумела в ушах, а с берега уже несся приказ:
— Назад!
Спотыкаясь и скользя в тине, Андрей забежал за плетень. Его одежды не было. Прапорщик махал бело-зеленым свертком из-за траверса. Гулкий, щелкающий взрыв запоздал. Граната досталась все той же иве.
— Проморгали немцы. Ваша удача, — сказал прапорщик. — Но кому все это нужно — аллах ведает…
