— Так и делается. Но часто брататься ведут солдат шпионы. Потом нельзя же уговаривать, когда уже немцы придут в окоп. Ну, видимо, в крайнем случае придется попугать… снарядик, другой. Ничего не поделаешь. Мы ведь войну не кончили.
Голоса разделились. Предложение Шнейдерова прошло гнилым большинством в четыре человека.
— Моральную победу мы одержали, — шептал Шнейдеров Скальскому. — Но, по-видимому, с огнем играть не стоит. И стрелять нам все-таки не придется.
— Прикажут — я стрелять буду, — отрезал подполковник.
— Не станут…
— Сам с офицерами заряжу орудия и покажу кузькину мать и своим, и чужим.
— Я в таком случае снимаю с себя ответственность…
Скальский заложил руку за борт кителя, выпрямился и соединил каблуки.
— Рассчитываю только на себя…
Узнав о решении, Петр взобрался на зарядный ящик и кричал на всю батарею:
— Наших ребят не было, и на первой батарее протащили постановление о том, чтобы мы из своих гаубиц, — он показал пальцем на ближайшее орудие, — расстреливали братающихся. Хотят вас скрутить в бараний рог, ребята. Это командир первой батареи орудует. Ему все хочется царские порядки вернуть.
— Зачем такого командиром дивизиона назначили? — кричал Багинский.
— Вас не спросили, — сказал Осипов.
— И спросят, — спокойно ухмыльнулся Бобров. — Все к тому идет, что командный состав выборный будет.
— Кольку Багинского батарейным выберем, — смеялся, сидя на лафете, телефонист Сонин.
— А ты зря ржешь. Может, и выберем, — напустился на него Стеценко. — Вот в одной бригаде Второй армии командира батареи в кашевары разжаловали. И что же думаешь — и поставили. Целый день у кухни стоял. Едва начальство его уволокло куда-то.
— Кашеваром? Вот здорово!
— К чертям таких кашеваров, — сказал Бобров. — Кашу придется пригорелую лопать. Они ничему не приучены. Только папиросками пыхтят да матерь поминают…
— Давайте, ребята, постановим — не стрелять, и баста.
— Не стрелять, так не стрелять, нам еще легче.
— А ты подходи к делу с принципом.
Офицеры узнали о новом решении солдат второй батареи от вестовых.
Кольцов нервничал:
— Вот получишь приказ и делай что хочешь. Легче было в Галиции, чем теперь. Без солдат стрелять не будешь.
— Тоже порядочки, — возмущался Архангельский. — То решают стрелять, то не стрелять.
И только Перцович ходил размашисто по площадке перед блиндажом, хлопал по-мальчишески в ладони и кричал:
— Эх, энергию девать некуда. А силы! — Он шлепал себя по бицепсам. — Кажется, горы бы перевернул!
— А что, разве гор подходящих нет? — язвил Зенкевич.
— Зарядите пушку, — предлагал Горский, — да и ахните во славу интернационального анархизма.
— Идите вы к черту! — злился Перцович и уходил сам.
Все эти дни на всех батареях от Крево до Сморгони ждали, что случится, если все-таки будет отдан приказ стрелять.
Полковники в одиночестве, волнуясь, раскладывали пасьянсы, молодые офицеры спорили и ссорились.
Петр, Берзин, Бобров готовятся к схватке.
— В пехоте бы и разговоров не было, — говорит бывший леснеровец Бобров. — Все-таки мы еще плохо раскачали ребят.
— Не будут стрелять земляки, — уверял Берзин.
— Я тоже думаю, не будут, — вслух размышлял Стеценко. — А все-таки нельзя сказать, что будет, если офицеры потребуют твердо… Комитеты за начальство… А у нас много таких, как Ханов, Сухов, Чутков. Они за кружкой чая про революцию галдят… а если офицер цыкнет — руки по швам. Как крепкий мужик, так от него не жди революции. Он тут только пересиживает. А его все нутро туда тянет, к хозяйству. Только бы целым да без суда вернуться… А такие, как Федоров, Сонин, — лихие ребята, но никогда не знаешь, что они сделают. И с нами, и с Горским путаются… Поругаться, поспорить — они мастера, а вот чтобы линию провести — не жди.
— Хрюков — парень хороший, к нам здорово тянется, — заметил Берзин.
— И еще есть… Надо, ребята, за землячков взяться… Которые, видимо, наши будут. Каждого поодиночке… — твердит Бобров. — Каждого нужно рассмотреть… в чем его суть… Кто чем болеет… и по сути и вдарить.
— А я так смотрю, как начнется какая буза, враз всех к нам качнет.
— Это само собою, — говорит Бобров. — А работа само собою. У нас на заводах всегда так — кружки там… собираются разные, а потом, глядишь, все в одну сторону гнут.
— Это у вас, — вспомнил Петр Бабурин переулок. — Ну, тут народ не ваш, фабричный, а больше наш — деревня да местечко. Эти больше с накалу…
Шли дни, приказа о стрельбе не было.
О наступлении в армии больше не говорили. На плакатах, на займах, в газетах, в письмах, в речах, в повестках комитета запестрело слово «оборона». Круглое слово, удобное, как колесо, никого им не раздразнишь. Само собою казалось: оборона есть оборона. Кто же запретит обороняться?..
Об обороне говорили в полках офицеры, стараясь сколотить поредевшие от дезертирства ряды. За оборону распинались комитетчики, уговаривая полки в очередь занимать участки фронта. Об обороне толковали и те, и другие, когда солдаты, узнав, что в кухне чечевица на льняном масле, грозили перевернуть бак и избить кашевара.
Слово кружилось, мягкое, бесформенное, и тихо, день за днем, без команды, как по таинственному сговору, офицеры и комитеты, ставшие, как никогда до того, союзниками, пытались вокруг него крепить остатки дисциплины. Отовсюду неслись вести о полевых судах над дезертирами, об арестах большевиков, о каторжных работах для тех, кто громко требовал мира во что бы то ни стало.
Если раньше офицеры радовались возможности пережить день без спора, без стычек с солдатами, в плохом мире, то теперь и солдаты рады были тому, что начальство ведет себя смирно и никого в дивизионе не арестуют за прошлое. Дни шли, тусклые своею скрытой злобой, похожие на дни в большой некрепкой семье перед вскрытием завещания.
Худой мир был сорван вестями о взятии Риги.
В офицерских палатках, блиндажах весть о падении Риги ударила похоронным колоколом. Все почувствовали себя еще неуютнее.
— Доигрались! — кричали офицеры. — Теперь путь на Петроград открыт.
— Может, к лучшему? — тихо шептали в углах одиночки.
Горелов выскочил с газетой на батарею, созвал солдат, прочел телеграмму и стал доказывать, что после Риги каждому должно быть ясно: на долгое перемирие с немцами рассчитывать нечего. Они увидели, что им нетрудно занять хоть пол-России, и не сегодня-завтра попрут на Питер, на Москву.
— Обороняться надо изо всех сил. Если мы немцам хоть раз наложим — ведь у нас такая артиллерия! — можно будет предотвратить новое большое наступление.
Но солдаты ответили на известие неожиданно и резко.
«Пантофлёва почта» разнесла по рядам слух, что Ригу сдали сами генералы, чтобы отомстить комитетам, показать, что армия при новых порядках никуда не годится. Солдаты этой версии поверили сразу и накрепко.
Офицеры были обескуражены.
