— Когда у летчика случается большая радость, — заметил Микола, — то ему лучше обращаться по- человечески, а не по уставу. Например, так: «Большая радость у меня, друг Микола…» Ну, давай выкладывай.
И Валерий «выложил».
Полчаса назад разыскал его какой-то сержант-пехотинец и вручил вот это небольшое письмецо. От отца. С которым он, Валерий, не виделся с самого начала войны. Оказывается, отец сейчас совсем рядом. Командует ротой автоматчиков. Сержант, таджик по национальности, Ходжа его имя, коротко рассказал: были они в окружении. Выбралась из него всего горстка солдат. Остальные погибли. Ну, разжаловали полковника Строгова до капитана. И до сих пор он капитан — ничего другого не присваивают. Каким образом командир роты Строгов узнал, что его сын рядом — таджик Ходжа не знает…
— В письме он пишет, — закончил Валерий, — что завтра обязательно наведается в эскадрилью, чтобы повидаться.
— Радость действительно большая, — оживленно сказал Микола Череда, — надо приготовиться к встрече. Отдам приказ по эскадре, чтобы ни один «воздухоплаватель» из сегодняшних ста граммов не употребил ни одного грамма. Все оставляем на завтра.
Давно Микола Череда не видал Валерия Строгова таким оживленным и счастливым. Бывало, вроде как и весело смеется Строгов, и балагурит, и на шутку отвечает шуткой, и затянет какую-нибудь любимую летчиками песню, но чует командир эскадрильи Микола Череда затаенную тоску Валерия и в песне, и в шутке, и в смехе. И чем дальше он ничего не слышит об отце, тем сильнее захватывает его тоска, от которой летчик не может избавиться.
И вот сразу все изменилось. Ну прямо светится весь Валерий Строгов, даже места себе не находит от радостного возбуждения, ему, наверное, каждая минута ожидания встречи с отцом кажется вечностью; суетится, суетится летчик, ордена и медали так надраил зубным порошком, что каждый орден и каждая медаль стали похожими на маленькие солнца.
Микола украдкой поглядывает на давнего своего однополчанина и сам чувствует, как оттаивает его душа, как входит в душу что-то теплое и светлое. И он, то ли в шутку, То ли всерьез — но говорит Строгову:
— Вот появится часа через два-три погода, крикну я своим «воздухоплавателям»: «По самолетам!», а тебя на небо не пущу: Куда тебе такому суетному летать!
Валерий смеется:
— Я ради встречи с батей, чтоб отметить ее по-фронтовому, как минимум пару «худых» в землю вгоню. Это уж точно, товарищ командир эскадрильи, извините — друг Микола.
— Ну, давай, друг Валера, — смеется и Микола Череда. — Вогнать в землю пару «худых» — это и вправду хороший будет подарок твоему бате.
А через пару часов — и вправду, будто по сигналу чудо-волшебника, эшелоны туч, громоздясь и расталкивая друг друга, вдруг заспешили к смыкавшемуся с морем горизонту, мрачная сетка дождя тут же исчезла, по-весеннему заголубело небо — и уже через десяток минут поступила команда на вылет.
И вот они опять над Данцигом. Прикрывают штурмовиков. Те уходят далеко в море, там разворачиваются и правыми и левыми пеленгами идут на штурмовку. Однако немцы уже разгадали этот прием, зенитные пушки на еще уцелевших кораблях, в глубоких ячейках на берегу открывают заградительный огонь, штурмовики маневрируют, но не всех это спасает от губительного обстрела. Падает, врезавшись в песчаный берег один «Ил», объятый пламенем идет на таран эсминца еще один, но не долетев до корабля, взрывается, и в море падают обломки машины, и где-то среди этих обломков — летчик, может быть, еще живой, но уже без всякой надежды спастись; вспыхивает в небе «Як», летчик выбрасывается с парашютом — и Микола Череда слышит, как кто-то из летчиков-штурмовиков кричит в эфир: «маленькие», «маленькие», прикройте своего с парашютом, его атакуют «худые».
И вправду: ветер раскачивает парашют с летчиком из стороны в сторону, это выглядит так, будто летчик катается на качелях, но сверху на него пикирует «фоккер» и еще издали открывает по нему пулеметный огонь.
Микола, задыхаясь от ярости, говорит своему ведомому Валерию Строгову: «Прикрой, атакую!»
Он на форсаже сближается с «фоккером», открывает по нему огонь, однако тот свечой уходит вверх, успев все же длинной пулеметной трассой в клочья распотрошить парашют, и летчик с высоты более тысячи метров камнем падает на землю.
Миколе кажется, будто внутри у него что-то взорвалось от исступления, от бешенства; если бы ему удалось — он пошел бы сейчас на прямой таран, он своей машиной врезался бы в этого сволочного «фоккера», он, конечно, погиб бы и сам, но в последний миг закричал бы от дикого восторга, что он рассчитался с этим «живодером с волчьим рылом». «Помоги мне, судьба моя!», — шепчет Микола Череда.
Однако «фоккер», которого он пытался догнать, каким-то сложным отработанным маневром уходит от Миколы в сторону и как бы перетасовывается с целой стаей «мессеров» и «фокке-вульфов», ведущих отчаянный бой с нашими истребителями. Вот в это самое время Микола Череда и услышал чей-то до неузнаваемости хриплый от натуги голос: «Комэск, прикрой Валерку!»
Он оглянулся, — думая, что Строгов позади его машины, как всегда, когда надо прикрывать. Однако, позади Валерия не было, через секунду-другую он увидел его справа, метрах в двадцати от своего «Яка». Что-то с Валерием было неладно: скорость его истребителя явно упала, машина летела так, будто какая-то встречная сила не пускала ее вперед, и эта же самая неведомая сила то подбрасывала истребитель вверх, то бросала вниз. А сверху — на Строгова с двух сторон пикировали два «фокке-вульфа», и пулеметные трассы их пересекались как раз на кабине, в которой в какой-то безжизненной позе сидел, свесив голову на грудь, Валерий. Фонарь был разбит вдребезги, шлем сильным ветром сорвало с головы летчика, и Микола видел, как встречный поток воздуха теребит, рвет густые его волосы.
Микола закричал:
— Валера, держись! Я прикрываю тебя!
Он поймал в прицел одного из «фоккеров» и ударил по нему из пушки. Это был отличный удар: «фоккер» не загорелся, не вспыхнул, он просто развалился на части — и крылья, фюзеляж, руль поворота начали падать на землю, а вслед за ними падал и летчик, долго не раскрывая парашют. Но вот размалеванный синими, коричневыми, голубыми полосами купол точно рванулся кверху, потом начал плавно опускать на землю. Почти непреодолимое желание расстрелять летчика на миг захлестнуло Миколу Череду, но он все же переборол это желание — даже в минуты почти нечеловеческого неистовства он не хотел уподобляться тем, кого он называл волками. Да и времени у него не было ни минуты: не упуская из вида «Як» Строгова, Микола в то же время следил за вторым «фокке-вульфом», продолжающим «добивать» Валерия. Во что бы то ни стало надо было отсечь этого «феккера» и дать возможность Строгову выйти из боя.
«Выйти из боя, — сказал про себя Микола Череда. — Ему надо выйти из боя… Или он уже не может этого сделать?»
И Микола крикнул:.
— Валера, прыгай! Ты меня слышишь? Я приказываю — прыгай! Слышишь меня? Ты слышишь меня? Я приказываю — прыгай!
Он кричал во весь голос, кричал до хрипоты, надеясь, что Валерий Строгов услышит его и покинет явно искалеченный самолет, который еле держался в воздухе. Но Валерий Строгов молчал, и его молчание вселяло в Миколу такой страх, какого он доселе никогда не испытывал, хотя ему не раз, и не два, и не сто раз приходилось участвовать в схватках, когда жизнь висела на волоске и в любой миг могла оборваться. Ему удалось отсечь второго «фоккера» от самолета Строгова, он летел теперь с Валерием почти рядом, чуть выше, а недалеко от них — и выше, и ниже крутилась карусель боя, и там тоже жизнь каждого летчика его эскадрильи висела на волоске в любой миг могла оборваться, но Микола Череда сейчас ни о ком другом, кроме Валерия Строгова, не думал, он видел только Валерия Строгова, безжизненно опустившего голову на грудь, и видел его счастливое, просветленное лицо, когда он сидел рядом на топчане с письмом отца в руках и говорил: «Радость у меня, товарищ командир эскадрильи. Очень большая радость…»
— Прыгай, Строгов! — еще раз закричал Микола. — Я приказываю тебе — прыгай!
И в это мгновение самолет Валерия сильно задрал нос кверху, так сильно, что могло показаться,
