Лия Ивановна он спросил:
— Простите, могу я видеть Петра Никитича Шульгу?
Лия Ивановна посторонилась, давая Балашову возможность пройти в прихожую, и лишь тогда поинтересовалась:
— Вы из штаба училища?
— Нет. Я из НКВД.
— Из НКВД? Вы из НКВД?
— А почему, извините, это вас удивляет?
Она пожала плечами и ничего не ответила. Однако и в комнату приглашать не стала. Оставив его в прихожей, даже не предложив раздеться, ушла, чтобы позвать мужа. Майор Балашов невольно поморщился: вежливой такую встречу назвать никак нельзя. Сняв шапку, он стоял в полутемной прихожей, и сам над собой невесело подсмеивался — ни дать ни взять нищий, явившийся за подаянием.
Наконец, показался Петр Никитич. Был он в полурасстегнутой пижаме, в широких вельветовых штанах и в войлочных чувяках, и все это было надето как-то умышленно небрежно. Эта небрежность сразу бросалась в глаза, и майор Балашов не без оснований подумал, что капитан Шульга как раз и хотел показать майору НКВД свое пренебрежение и явное неуважение.
Ох, как не привык Алексей Федорович к такому к себе неуважительному отношению, как все это было непохоже на то, что было в его прошлой жизни, где царствовало «братство пилотов», как любил говаривать командир Северного авиаотряда Станислав Мигулин…
Между тем Петр Никитич, не протягивая руки, представился:
— Капитан Шульга. Чем могу быть полезен?
— Балашов. Алексей Федорович, — майор слегка поклонился. — Но я пришел не по делу. Просто хотелось познакомиться, если позволите, конечно.
— Познакомиться? — в голосе Петра Алексеевича слышалась плохо скрытая усмешка. — Зачем же вам надо было себя утруждать? Вам стоило позвонить, предложить явиться к такому-то времени и никто не посмел бы отказаться.
Он посмотрел на майора, который в растерянности мял в руках свою шапку, увидел на его лице явное смущение, и ему вдруг стало стыдно за самого себя. В конце концов, если они там похожи один на другого, если они давно забыли о таких вещах, как элементарная культура человеческого поведения, то разве он, летчик капитан Шульга, должен уподобляться им?
— Что же мы тут стоим в полутьме? — сказал Петр Никитич. Раздевайтесь и пройдем в комнату.
…Долгое время им никак не удавалось найти хотя бы отдаленное общее в разговоре, который никак не клеился. Майор Балашов не мог отрешиться от мысли, что с ним ведут беседу лишь по необходимости, так как видят в нем представителя власти. Если бы такой необходимости не было, его вежливо попросили бы отсюда убраться. Это, конечно, тридцать седьмой, тридцать восьмой, да и последующие годы, принесшие смерть и страдание сотням и сотням тысячам людей, оставили в человеческих душах такую горечь, которую не так-то просто вытравить. И все это намертво связывалось с именами Ягоды, Ежова, Берии, а вот таких, как сам майор Балашов, считали верными слугами этих людей, и вся естественная враждебность к ним переносилась на каждого, кто был причастен к работе в «органах».
Петр же Никитич Шульга, сидя в уютном креслице и дымя папиросой, говорил с майором и слушал его без всякого интереса, да и что, по его мнению, могло быть общего между ними? Абсолютно ничего.
Но вот капитан Шульга как-то особенно внимательно взглянул на искалеченную левую руку майора, которую тот держал на коленях, и майор, перехватив его взгляд, сказал:
— Результат аварии. В тундре это случилось.
— На оленьей или собачьей упряжке? — спросил Петр Никитич.
— Нет. Летел на свою базу из стойбища. Летел да не долетел. Пурга, видимость нулевая, обледенение. И высота-то небольшая была, а начал пробивать облачность и… — Алексей Федорович приподнял искалеченную руку, осторожно погладил ее здоровой. — Не знаю, как сам жив остался. А с авиацией, конечно, пришлось расстаться. — Он невесело улыбнулся. — Какой же из меня летчик с такой рукой…
— Так вы были летчиком? — Петр Никитич сразу оживился и совсем по-другому посмотрел на майора Балашова. — До службы в органах вы летали?
— Летал. Хотя не так уж и долго. Не повезло.
И вот что странно: только минуту назад капитан Шульга смотрел на майора Балашова с бросающимся в глаза безразличием и даже, если говорить откровенно, с антипатией, а то все вдруг (именно вдруг!) переменилось. Майор Балашов — бывший летчик! Свой человек! Наплевать, что сейчас он служит в органах безопасности. Мало ли что могло случиться — судьба есть судьба, она не штурвал в машине, который можно повернуть по своему усмотрению в любую сторону. Да в конце концов, разве мало в самих органах безопасности настоящих чекистов!
Петр Никитич позвал:
— Лия! Можно тебя на минутку!
Лии Ивановна вошла в комнату и, демонстративно не посмотрев на Балашова, приблизилась к мужу. Петр Никитич сказал:
— Лия, ты можешь чем-нибудь нас попотчевать?
Лия Ивановна пожала плечами:
— Ты же знаешь, в доме почти ничего нет — я уже третий день не хожу на рынок.
На майора она продолжала не смотреть, будто того тут и не было. Петр Никитич это видел, и в душе посмеивался. Он отлично знал, как его жена «любит» работников НКВД. Особенно с тех пор, как в тридцать восьмом сослали в тартарары ее двоюродного брата, моряка, капитана дальнего плавания.
— Ну, тогда посиди с нами, — попросил Петр Никитич. Понимаешь, Лия, Алексей Федорович, оказывается, бывший летчик. Летал на Севере. Там и в аварию попал, В общем, нашего поля ягода.
— Вот как! — Лия Ивановна села рядом с мужем на подлокотник кресла и теперь с интересом посмотрела на майора Балашова. — Органы НКВД — это уже после авиации?
— Это уже после авиации.
— А почему именно НКВД, простите мое любопытство, — спросила Лия Ивановна.
— Длинная история, — сказал Алексей Федорович. — Могу рассказать, если вам не будет скучно.
Было уже далеко заполночь, а они продолжали сидеть, теперь уже за столом, и Лия Ивановна уже дважды подогревала чайник и приносила подрумяненные сочные шанежки, а перед этим она угостила Алексея Федоровича зажаренной в духовке куропаткой и маринованными грибками, по поводу чего капитан Шульга позволил себе подшутить над женой:
— А говорила, будто в доме ничего нет… Ох, уж эти женщины…
Лия Ивановна засмеялась:
— Помолчал бы уж… Кто говорил, когда я сказала тебе о том, что пришел человек из НКВД: «Черти принесли на нашу голову!»
Смеялся и Алексей Федорович. Пожалуй, с тех пор, как он дал согласие работать в органах, ему ни разу не было так легко и свободно, как вот сейчас, в кругу этих замечательных людей, в которых он нашел полное понимание. Если бы Петр Никитич Шульга и Лия Ивановна встретили его по-другому, если бы в те минуты, когда он только явился к ним, они так открыто и безбоязненно не выразили бы к нему недоброжелательность, граничащую с враждебностью, Алексей Федорович не стал бы, конечно, раскрываться — и ни капитан. Шульга, ни его супруга не дождались бы от него откровенности. Но именно тот факт, что они встретили его с такой неприязнью, позволили ему ничего не утаивать от этих людей. Когда он говорил им, что пошел в органы с единственной целью помогать любому честному человеку избежать незаслуженного наказания, ему и в голову не приходило, что он подвергает себя риску. Где гарантия, что капитан Шульга и его жена не разыгрывают перед ним дешевый спектакль, открыто показывая ему свою неприязнь? Может ли он быть уверен, что завтра же, страхуя себя от всяких неприятностей, они не донесут на него куда следует? Разве мало ходит-бродит по нашей трижды грешной земле таких, кто готов, дрожа за свою шнуру, продать не только чужого человека, но и ближнего своего?!
Будь Алексей Федорович поопытнее, похитрее, не таким простодушным, он, наверное, и подумал бы о том, что играет с огнем, но мало чему научила вся прежняя жизнь этого человека, поэтому он и не
