В течение недели они виделись ежедневно. Можно было подумать, что оба просто не в силах друг без друга обойтись, что их соединяет большая дружба, сотканная из доверия, уважения и симпатии. Они от души развлекались, пили добрые вина, курили отличные сигареты и заразительно смеялись.
На самом деле они наблюдали друг за другом, выслеживали друг друга свирепо, как звери. Смертельные враги, разделяемые ярой враждой, уверенные каждый в победе, стремясь к ней всей силой необузданной воли, они ожидали подходящей минуты. Альтенгейм — чтобы ликвидировать Сернина, Сернин — чтобы столкнуть Альтенгейма в пропасть, которую перед ним раскрывал. При этом оба знали, что развязка не заставит себя ждать. Один или другой на этом лишится головы, и вопрос был лишь в нескольких часах, самое большее — в днях.
Это была захватывающая драма, и такой человек, как Сернин, должен был сполна насладиться ее необычным, острым привкусом. Знать врага, почти не расставаться с ним, помнить, что при малейшем неверном шаге, при малейшем промахе тебя караулит смерть, — какой сладостный букет ощущений!
Однажды, в саду клуба на улице Камбон, членом которого являлся также Альтенгейм, они гуляли в одиночестве, в тот сумеречный час, когда в июне приступают к ужину и в который вечерние игроки еще не прибыли в свой клуб. Они прохаживались вокруг лужайки, вдоль которой, окаймленная кустарниками, тянулась стена с устроенной в ней калиткой. И внезапно, когда Альтенгейм о чем-то говорил, Сернину показалось, что его голос утратил уверенность, стал чуть ли не дрожащим. Рука Альтенгейма скользнула в карман пиджака, и Сернин увидел, словно пронизав взором ткань, как она сжалась на рукояти кинжала, то робеющая, то твердая, то опять бессильная.
Сладостные мгновения! Ударит ли он? Что в нем возьмет верх — боязливый ли инстинкт, способный остановить, либо сознательная воля, устремленная к убийству?
Выпрямившись, заложив руки за спину, Сернин ждал, вздрагивая от полноты ощущений. Барон умолк; теперь они шагали рядом в полной тишине.
— Ударь же, наконец! — воскликнул князь. Застыв на месте, он повернулся к спутнику. — Ударь, теперь или никогда! Никто не может тебя увидеть. Ты смотаешься потом через эту дверцу, ключ к которой, словно по чистой случайности, висит рядом на гвозде, и — привет, барон!.. Ни слуху, ни духу… Теперь мне ясно, это все подстроено. Ты специально меня сюда привел… И ты не решаешься? Ударь же!
Его взгляд проник в самую глубину глаз барона. Но тот оставался в неподвижности, побледневший, дрожа от бессильной ярости.
— Курица! — усмехнулся князь. — Мокрая курица! Просто нет смысла принимать тебя всерьез. Хочешь услышать правду? Так вот, я вызываю у тебя страх. Ну да, ты никогда не знаешь, что с тобой станет, когда ты передо мной, лицом к лицу. Тебе очень хочется действовать; но это я, мои действия, мои поступки определяют собой положение, развитие событий. Нет, определенно нет, ты вовсе не тот, кто хотя бы умерит сияние моей звезды!
Он не успел досказать последнего слова, когда почувствовал, что его охватили за шею и потянули назад. Кто-то, прятавшийся в кустарнике, рядом с калиткой, схватил его за голову. Он увидел поднятую руку, державшую блестящий клинок; рука резко опустилась, и острие ножа с размаху ударило его в шею.
В то же самое мгновение Альтенгейм на него набросился, чтобы его добить, и они покатились по клумбам. Все продолжалось не более тридцати секунд. Как бы он ни был силен, как ни тренирован в разных видах борьбы, Альтенгейм почти сразу, закричав от боли, уступил. Сернин вскочил на ноги и бросился к дверце, которая захлопнулась за чьим-то темным силуэтом. Слишком поздно! Он услышал, как в замке повернулся ключ. Калитка оказалась запертой.
— Ах, ты, бандит! — поклялся он. — День, когда я до тебя доберусь, станет днем моего первого убийства! Но, клянусь Богом…
Он вернулся, склонился и собрал обломки кинжала, который сломался в момент удара.
Альтенгейм между тем начал шевелиться.
— Ну что, барон, дела идут на поправку? — спросил Сернин. — Такого приема ты не знал? Я называю его прямым в солнечное сплетение, это отключает солнце вашей жизни, как задуваешь свечу. Чисто, быстро, без боли… и безошибочно. Не то, что удар ножом. Стоит надеть ворот из стальной кольчуги, какой сегодня на мне, и плевать тебе на всех, особенно — на твоего темнокожего приятеля, того низенького, который метит всегда в шею, твое идиотское чудовище. Погляди теперь на его любимую игрушку… Разбита вдребезги!
Он протянул ему руку.
— Давай, барон, поднимайся! Приглашаю тебя на ужин. И вспомни, кстати, тайну моего превосходства: бесстрашный дух в неуязвимом теле!
Он вернулся в салоны клуба, занял двухместный столик, устроился на диване и стал ждать часа вечерней трапезы, думая:
«Игра, конечно, интересна, но дело становится опасным. Надо кончать… Иначе эти скоты отправят меня в рай прежде, чем мне туда захочется самому… Самое досадное — что я против них бессилен, пока не сумею отыскать старика Штейнвега… Ибо, в сущности, только он чего-то и стоит, старый Штейнвег, и цепляюсь я еще за барона только потому, что надеюсь что-нибудь о нем узнать… Что они, черт их возьми, сделали со стариком? Можно не сомневаться в том, что Альтенгейм каждый день видится с ним, можно быть также уверенным, что он делает все возможное и невозможное, лишь бы вырвать у него сведения о проекте Кессельбаха. Но где он с ним встречается? Куда он его спрятал? К каким-нибудь друзьям? Либо держит у себя, на вилле Дюпон, в доме номер 29?»
Он надолго задумался, потом закурил сигарету, которую почти сразу же выбросил. Это было, по- видимому, условным знаком, так как к нему подошли и молча уселись рядом двое молодых людей, с которыми он, казалось, незнаком, но с которыми незаметно вступил в разговор.
Это были братья Дудвиль, на сей раз — в роли великосветских гуляк.
— Что нам делать, патрон?
— Возьмите десяток наших людей, отправляйтесь на виллу Дюпон и войдите в нее.
— Ух ты! Но как?
— Именем закона. Разве вы не инспектор Сюрте? Простой обыск…
— Но мы не имеем права…
— Присвойте его себе.
— А слуги? Если будет оказано сопротивление?
— Их всего четверо.
— Если они станут кричать?
— Они этого не сделают.
— А если вернется Альтенгейм?
— Раньше десяти часов он не вернется. Беру это на себя. Это больше, чем требуется для того, чтобы перевернуть дом вверх дном. Если обнаружите старика, сообщите мне немедленно.
Появился барон. Князь двинулся ему навстречу.
— Будем ужинать, не так ли? Это маленькое происшествие в саду прибавило мне аппетита. По этому поводу, дорогой барон, хочу кое-что вам посоветовать…
Они заняли места за столиком.
После ужина Сернин предложил партию в биллиард, которая была принята. Окончив ее, они перешли в зал, где шла игра в баккара. В ту минуту крупье как раз объявил:
— В банке — пятьдесят луидоров! Кто берет?
— Ставлю сто, — сказал Альтенгейм.
Сернин посмотрел на часы. Было ровно десять. Дудвили не возвращались; это означало, что поиски окончились неудачей.
— Банк, — молвил он.
Альтенгейм сел и раздал карты.
— Сдаю.
— Мне не надо.
— Семерка.
— Шестерка.
— Проиграл, — сказал Сернин. — Удвоим банк?
