— Идет, — отозвался барон.
Он снова раздал карты.
— Восемь, — сказал Сернин.
— Девять, — открыл карты барон.
Сернин повернулся кругом, прошептав про себя:
— Это стоило мне трехсот луидоров… Зато могу быть спокойным: он пригвожден к месту.
Несколько минут спустя его машина остановилась перед виллой Дюпон. Дудвили и их люди были собраны в вестибюле.
— Вы не нашли старика?
— Нет.
— Гром и молния! Должен же он быть где-то здесь! Где слуги?
— В их комнате, связаны.
— Хорошо. Меня не должны видеть. Ступайте все. Жан, останешься здесь, на страже. Жак, покажи-ка мне дом.
Он быстро осмотрел погреб, чердак, почти при этом не останавливался, хорошо зная, что за несколько минут он не обнаружит того, что его люди не смогли найти за три часа. Но он тщательно запоминал последовательность и форму помещений. Окончив, возвратился к комнате, которую Дудвиль указал как принадлежащую Альтенгейму, и внимательно с ней ознакомился.
— Вот это мне подойдет, — сказал князь, приподняв занавес, прикрывавший темную каморку, заполненную одеждой. — Отсюда хорошо видна вся комната.
— Но если барон обыщет весь дом?
— Для чего?
— Но ведь слуги ему сообщат, что мы здесь побывали.
— Да, но ему и в голову не придет, что кто-нибудь из нас устроился у него. Он подумает, что наша попытка не удалась, вот и все. Следовательно, я остаюсь.
— А как вы выйдете?
— Ну, ты хочешь слишком много знать. Главное — войти. Ступай, Дудвиль, и закрывай за собой двери. Уходи вместе с братом… До завтра… Или, лучше, до скорой встречи…
— Либо, скорее…
— Обо мне не тревожьтесь. В нужное время я подам вам знак.
Он сел на небольшой сундук в глубине каморки. Вывешенное в четыре ряда платье прикрывало его. Если не будет предпринято специальных поисков, он был там в полной безопасности.
Прошло около десяти минут. Князь услышал глухой топот лошади, пробежавшей мимо виллы, звон колокольчика. Остановился экипаж. Внизу хлопнула дверь, и почти сразу до него донеслись голоса, возгласы, настоящий гвалт, усиливавшийся, по-видимому, по мере того, как очередной пленник освобождался от кляпа во рту. «Друзья объясняются, — думал князь. — Бешенство барона, должно быть, на вершине… Теперь он понимает смысл моего поведения этим вечером, в клубе, — что я его здорово околпачил… Околпачил, впрочем, весьма относительно, ибо до Штейнвега, в конце концов, так и не добрался… Вот первое, в чем он захочет убедиться: не отняли ли у него Штейнвега? А чтобы проверить, помчится к тайнику. Если поднимется вверх, значит — тайник над нами. Спустится вниз, значит — он в подвале».
Он прислушался. Голоса все еще слышались в комнатах первого этажа, но не было похоже, чтобы кто- нибудь куда-нибудь ходил. Альтенгейм, по-видимому, расспрашивал своих приспешников. Только полчаса спустя Сернин услышал, как кто-то поднимается по лестнице.
«Значит, старик спрятан наверху, — подумал князь. — Но почему барон не стал спешить?»
— Всем ложиться спать! — донеслась до него команда Альтенгейма.
Барон с одним из сообщников вошел в комнату и запер дверь.
— Я тоже ложусь, Доминик, — сказал он. — Можно об этом спорить хотя бы всю ночь — толку все равно не будет.
— Мое мнение, — отозвался второй, — что они искали Штейнвега.
— Мое — тоже, и именно поэтому я в душе смеюсь, так как Штейнвега здесь нет.
— Где же он, в конце концов? Что вы могли с ним сделать?
— Это — моя тайна, и мои тайны, как тебе известно, я оставляю при себе. Могу только сказать, что клетка достаточно надежна и он не выйдет из нее прежде чем заговорит.
— Так что князь останется с носом?
— Уверен. К тому же, чтобы прийти к такому результату, ему еще пришлось проиграть. Нет, есть над чем посмеяться вволю! Бедняга князь!
— Так или иначе, придется от него избавиться, — сказал второй собеседник.
— Будь спокоен, старина, за этим дело не станет, — заверил его Альтенгейм. — Не пройдет и восьми дней, и я подарю тебе памятный бумажник, выделанный из шкуры Арсена Люпэна. А теперь — дай мне поспать, я просто падаю от усталости.
Щелкнула закрывшаяся дверь. Затем послышалось, как барон задвигал засов, опорожнял свои карманы, заводил часы и стал раздеваться. Он был в отличном настроении, напевал и насвистывал, разговаривал даже громко с самим собой.
— Да, шкуру Люпэна… Не пройдет и восьми дней… Иначе не мы, а он обведет нас вокруг пальца, сукин сын… Ничего, нынче вечером он старался зря… Хотя расчет был точным: Штейнвег может быть только здесь… Только, вот…
Он лег в постель и сразу выключил электричество. Сернин подошел поближе к шторе, которую чуть приподнял; он увидел комнату, освещенную смутным светом ясной ночи, проникавшим в нее из окон, оставляя в глубоком мраке кровать. «Все ясно, — подумал он, — в дураках сегодня — я. Опростоволосился вконец. Как только он захрапит, я испаряюсь».
Но тут его озадачил глухой шум, какие-то звуки, доносившиеся со стороны постели, происхождение которых он не мог угадать. Что-то вроде едва слышного поскрипывания.
— Ну, как, Штейнвег, что будем делать?
Это говорил барон!
Не было, действительно, сомнения, что речь вел именно он. Но как мог он обращаться к Штейнвегу, если в комнате того не было? Тем не менее, Альтенгейм продолжал:
— Ну что, с тобой по-прежнему нельзя разговаривать?.. Так?.. Болван! Придется ведь все-таки рассказать, что тебе известно… Нет? Тогда — спокойной ночи. И — до завтра…
«Мне это приснилось, — подумал Сернин. — Либо сам барон разговаривает во сне. Расставим все по местам… Штейнвег не может быть рядом с ним, его нет и в соседней комнате… Нет в доме вообще… Альтенгейм сам это сказал. Что же кроется в этом ошеломительном эпизоде?»
Он заколебался. Схватить барона за глотку и вытянуть из него, угрозами и силой, все то, чего ему не удалось добиться хитростью? Пустое дело, Альтенгейм никогда не даст себя до такой степени запугать.
«Сматываю удочки, — сказал он себе. — Надо смириться с тем, что вечер пропал даром».
И все-таки он не ушел. Просто не смог уйти. Надо было ждать, случай мог оказать ему еще драгоценную услугу.
С величайшей осторожностью он снял с вешалок четыре или пять костюмов и пальто, расстелил их на полу, устроился на этом ложе и, прислонившись спиной к стене, преспокойно уснул.
Барон не стал просыпаться рано. Часы пробили где-то девять раз, когда он вскочил на ноги и вызвал слугу. Просмотрел почту, которую тот принес, в то время как камердинер заботливо вешал в каморке вчерашний костюм, а Сернин, держа кулаки наготове, рассуждал:
«Как быть? Не уложить ли мне на месте этого балбеса?»
В десять часов утра барон приказал:
— Ступай!
— Вот… еще этот жилет…
— Ступай, сказано тебе. Вернешься, когда позову. Не раньше.
Он сам притворил за слугой дверь, подождал немного, как делают недоверчивые люди, и, подойдя к столику с телефоном, снял трубку.
