подписывал потому, что старался действовать по плану, который принял вместе с Неподкупным, и еще потому, что подписывали все, даже те, кто некогда отказался дать визу на арест Дантона. Закон 22 прериаля словно провел незримую колею, по которой шли не размышляя, ибо свернуть было некуда, а показать себя противостоящим закону значило погибнуть. Он не только подписывал, но иной раз и лично допрашивал заключенных, прежде чем отправить их в Трибунал, и его глубоко изумляла их покорность, словно бы полное равнодушие к своей судьбе. Он шел на все это, желая освободить Неподкупного от большей части бремени и ответственности и одновременно рассчитывая выиграть время, чтобы довести до конца свое расследование и сокрушить врагов прежде, чем они сокрушат революцию. Но расследованием он заниматься не мог, как не мог продолжать работы над республиканскими учреждениями, не мог потому, что не оставалось ни времени, ни сил, потому, что пришло какое-то отупение, равнодушие, из которого, казалось, выйти было уже невозможно. Временами его охватывало отчаяние. Жить не хотелось. И тогда он писал:
«Ныне молю Провидение о смерти как о благе, ибо не в силах долее оставаться свидетелем злодейских сговоров против родины и человечества. И что потеряю я с этой жалкой жизнью, в которой осужден прозябать как беспомощный очевидец, если не сообщник преступления?..»
Кровавая жатва мессидора. Смерть без фраз.
Критическим днем для него стало 2 термидора. Придя в Комитет, он застал там Бийо, Карно и Приера. Бийо только что подписал постановление Эрмана; за ним приложили руку остальные. Это был приказ, отправлявший в Трибунал 49 заключенных Кармелитской тюрьмы. Сен-Жюст давно перестал удивляться количеству жертв; он молча поставил свое имя. Смерть без фраз. Потом поднялся на второй этаж, в свое Бюро, и погрузился в бумаги. Часа через два вошел секретарь.
— Гражданин, тебя хочет видеть твоя кузина.
Он плохо знал свою боковую родню, двоюродных братьев и сестер, он едва помнил их имена.
— Как она назвалась?
— Она предъявила документы. Ее зовут гражданка Ламбер.
Он встречал нескольких Ламберов, но ни один из них не принадлежал к его родственникам. Впрочем, конечно же это фамилия ее мужа…
— Цель визита?
— Она хочет поговорить с тобой о семейных делах.
О семейных делах? Уж не с матерью ли беда?.. Они так плохо расстались тогда, в последний раз…
— Пусть войдет.
Она вошла, глядя прямо на него. Впрочем, он не увидел ее глаз: лицо «кузины» покрывала густая вуаль. Она была одета в черное, волосы прикрывал шелковый чепец.
— Кто вы?
— Вам ведь сообщили мое имя.
Голос ее показался странно знакомым. Неужели… Нет, он сразу прогнал эту мысль.
— Зачем вы солгали?
— Это не имеет значения.
Он взялся за колокольчик. Она умоляюще протянула руки.
— Подождите, прошу вас… Я уйду через пять минут. Кузиной вашей я назвалась, понимая, что иначе вы меня не примете…
— Действительно, я не принимаю просителей, для этого есть канцелярия. Но коли уж пришли, говорите.
Она не сразу заговорила. Она долго смотрела на него, так долго, что он снова потянулся к звонку. Тогда она сказала:
— Я пришла просить о справедливости.
— Выражайтесь яснее.
— Мой возлюбленный — честный патриот. Он случайно попал в группу заключенных Кармелитской тюрьмы, список которых у вас.
— Откуда вам это известно?
— Это неважно… Умоляю вас, пощадите!..
— Вы обратились не по адресу. От меня их судьба уже не зависит.
— Уже… Значит, вы подписали их передачу в Трибунал?
— Мне нечего больше сказать вам.
Она сорвала вуаль и сбросила чепец. Золотые локоны рассыпались по плечам.
— Тереза!..
Она заломила руки в отчаянии.
— Антуан, умоляю во имя нашей былой любви, помоги мне… Спаси его, и мы оба будем благословлять тебя всю жизнь!..
— Но я правда же ничего не могу сделать. Я бессилен…
Глаза ее сверкнули ненавистью.
— Я знала, что ты так ответишь. Ты всегда был бесчувственным, холодным как лед. Все вы злодеи и кровопийцы, не знающие пощады! Я проклинаю вас, палачи, и тебя, тебя в первую очередь!..
— Ты сама хочешь угодить на гильотину?
— Но раньше погибнешь ты, негодяй!
— Ты пришла, чтобы убить меня?
— Да. — В руке ее сверкнул нож, выхваченный из-за корсажа.
Он рванул рубашку. «И что потеряю я с этой жалкой жизнью, в которой осужден прозябать, как беспомощный очевидец, если не сообщник преступления?..»
— Вот моя грудь, пронзи ее…
Она отпрянула.
— Нет, не могу. Ведь я любила тебя… — Нож покатился по ковру. — Звони же, подлец, пусть меня схватят, и я умру с ним…
Сен-Жюст вдруг пошатнулся и упал на колени.
— Прости меня, Тереза, прости за все зло, что я причинил тебе. Прости за себя, за своего любовника, за разрушенное счастье… Сейчас тяжелое время. Но оно пройдет. И ты еще будешь счастлива…
Она стояла застывшая и немая, с широко раскрытыми глазами.
— Иди же с богом, — тихо сказал он. — Больше я ничего не могу для тебя сделать…
Он слышал, как она быстро шла по коридору, потом по лестнице, и вот стук ее каблуков совсем стих. А затем вдруг раздались другие шаги. Вошел Лежен. Мгновенно охватив взглядом коленопреклоненного и нож, валявшийся на полу, он дико завопил:
— Держите убийцу!
— Стой! — воскликнул Сен-Жюст. — Не смейте трогать ее!..
Гражданку Ламбер не догнали. Но Лежен поспешил спуститься в Комитет и обо всем рассказал Колло. И Колло тут же составил приказ, в который вложил всю ненависть к Сен-Жюсту: «Настоящим предписывается по просьбе гражданина Сен-Жюста арестовать и отправить в Революционный трибунал женщину, назвавшую себя Ламбер, поскольку она пыталась убить названного гражданина».
Прочтя приказ, Сен-Жюст нахмурился.
— Ведь я же ни о чем не просил тебя, Колло.
— Ты или твой Лежен — какая разница, — ухмыльнулся Колло.
Узнав обо всем, Бийо-Варенн смеялся до упаду:
— Лавры Марата ему, как и Робеспьеру, не дают спать… Тот откопал где-то маленькую Рено, этот нашел крошку Ламбер…
Он же был невозмутим. Не имея возможности отменить приказ, он вычеркнул слова «и отправить в Революционный трибунал». Пусть, по крайней мере, несчастной не угрожает смерть…
Это событие произвело в нем перелом. Словно сбросив с глаз пелену, он вышел из оцепенения, в