котором пребывал вторую половину мессидора. И отныне никакие угрозы или увещевания не могли заставить его прикладывать руку к убийственным приказам. В начале термидора появился список, предающий Трибуналу 14 «мятежников»; Сен-Жюст его не подписал. Затем последовал список в 48 человек; и под этим не оказалось его подписи. Наконец, в Революционный трибунал направили сразу 300 человек; это постановление стало кульминацией «великого террора». И его Сен-Жюст отказался визировать. Он вдруг почувствовал себя необыкновенно легко. Нет, враги не сломили и не сломят его волю. Вместе с Робеспьером и Кутоном он выведет республику из кровавого кризиса. И не во имя смерти, как желают они, а во имя жизни, новой жизни. Но для этого нужно жить. И он записал в своем блокноте: «Не следует, чтобы защитники истины погибали, борясь за общее благо с софизмами преступлений. Хорошо сказать, что они умерли за родину; но еще лучше, чтобы они жили и законы поддерживали их. Возьмите же их под защиту от мести Иностранца!..»
33
Портрет медленно подвигался. И теперь у Антуана хватало времени не только чтобы позировать Полине. Перестав дневать и ночевать во Дворце равенства, он вновь занимался гимнастикой, по утрам скакал в Булонском лесу, вечера же зачастую проводил у Дюпле. Правда, ныне на «четвергах» собирались иные люди, чем прежде. Не было честного Буонарроти: делегированный в нивозе на юг Франции, он участвовал в освобождении Тулона, а затем в качестве комиссара Конвента отбыл на Корсику. Почти не появлялся Давид, занятый своими многообразными обязанностями. Завсегдатаями салона стали новые хозяева ратуши: национальный агент Пейян, вытеснивший Сиейса из советников Неподкупного, и мэр Парижа, скромный и молчаливый Леско-Флерио. Морис Дюпле, сделавшись присяжным Революционного трибунала, приводил своих новых коллег, и теперь сюда часто захаживал Эрман со своими заместителями — Дюма и Коффиналем. Бывали и другие соратники Максимильена из числа «проверенных патриотов» его списка: типограф Николя, слесарь Дидье, сапожник Каландини. Со всеми этими людьми Антуан был мало знаком и не собирался сходиться теснее. Поэтому, придя в салон и поболтав с Элизой, он почти сразу же поднимался к Робеспьеру, с которым просиживал долгие часы.
Хотя Робеспьер перестал посещать Комитет общественного спасения, он и не думал уклоняться от борьбы. Он перенес свою деятельность в Якобинский клуб, где его по-прежнему боготворили и откуда его голос был слышен всей Франции. Кроме того, к великому неудовольствию Барера, он продолжал заниматься внешнеполитическими проблемами. И наконец, используя агентуру Бюро общей полиции, он тщательно фильтровал подозрительных депутатов Конвента, наполняя свои папки новыми материалами о взяточничестве, казнокрадстве и прочих противозаконных делах. Сегодня, показывая эти материалы Сен- Жюсту, он едва сдерживал негодование.
— Подумать только, ведь все эти «уважаемые» члены Конвента — злодеи, воры и лихоимцы. Тальен использовал террор для личного обогащения; связавшись с дельцами и ажиотерами Бордо, он грабил город, захватывая и присваивая под видом «реквизиций» драгоценные камни, золото, серебро… Фрерон и Баррас, когда после отозвания из Марселя им было предложено внести в казначейство подотчетные восемьсот тысяч ливров, подали бумагу о том, что их экипаж опрокинулся в канаву, а деньги исчезли… И двуличный Камбон покрыл их…
— О Камбоне разговор особый, — как бы про себя заметил Сен-Жюст.
— Они ненавидят меня лютой ненавистью, — продолжал Робеспьер. — Едва я рискнул арестовать подругу Тальена, авантюристку и шлюху Кабаррюс, как совершили два покушения на меня, а через день презренный Лекуантр призывал убить «тирана Робеспьера».
— Лекуантр — сумасшедший.
— Это не меняет дела. Ближайшее их окружение — такие же хищники: грубый Бурдон, вероломный Мерлен, коварный Лежандр, предприимчивый Ровер… И заметь: будучи умеренными, все они восхваляют террор, восхваляют и дискредитируют его, как и все Революционное правительство… И все же самый опасный из них — Фуше…
Робеспьер замолчал. И он, и Сен-Жюст думали об одном.
Жозеф Фуше… Невзрачный субъект со студенистым лицом и слабым голосом, зачинатель «дехристианизации», лионский палач, отозванный в жерминале по предложению Неподкупного, ныне центр всех интриг… Напуганный и озлобленный, спасая собственную шкуру, этот оборотень сумел связать группу Тальена с остатками ультра. Фуше втерся в доверие к Колло, а значит, и к Бийо, завязал тесные отношения с Карье, Вадье и Камбоном и фактически опутал сетью правительство.
— Не будем преувеличивать, — сказал вдруг Робеспьер, словно отвечая на их общие мысли. — Я разоблачил негодяя у Якобинцев и добился того, что его вышвырнули из Клуба… А теперь хочешь развлечься? С именем Фуше связана амурная история, и какая!
Сен-Жюст посмотрел на друга с изумлением.
— Одно время этот альбинос зачастил к Дюпле. Думаешь почему?
— Влюбился в Элизу?
— Не угадал.
— В Элеонору?
— Так же холодно.
— Уж не в гражданку ли Дюпле?
— Честный столяр отрезал бы ему уши. Нет.
— Кажется, перебрал всех.
— Эх ты, отгадчик… Он был влюблен в мою сестру.
— В Шарлотту?
— Другой сестры у меня нет.
— Врешь… Не может быть… — И Сен-Жюст вдруг залился неудержимым хохотом. Робеспьер вторил ему.
— Уморил, — наконец остановился Сен-Жюст. — Ну рассказывай.
— А что рассказывать? Стал бывать у нас, засиживался… Она млела… Одним словом, вскружил голову бедной девушке. И однажды Шарлотта попросила моего благословения.
— И ты?
— Я дал. А потом он уехал в Лион, где скомпрометировал наше дело. И, естественно, все распалось.
— Бедная Шарлотта.
— Она родилась в рубашке. Представляю, каково бы ей было с этой медузой… Ты ведь понимаешь, он затеял сватовство, пытаясь найти путь ко мне. Не удалось. Что же теперь ему осталось? Вот он и нашептывает сегодня одному, завтра другому: «Ты в проскрипционном списке Робеспьера».
— Послушай, а если говорить серьезно, есть такой список?
— Конечно нет, — возмущенно ответил Робеспьер.
— Так не худо бы составить. Ведь ты пунктуален и любишь порядок во всем; есть же у тебя список «проверенных патриотов», — надо иметь и список «проверенных врагов».
— Ты язва; однако невольно напомнил об одной любопытной истории с Барером, она касается списков. Тебе известно, что он держит дом терпимости в Клиши, где обменивается девками со своими компаньонами? Там бывают Дюпен, Вулан, Вадье…
— Я знаю все это.
— А я, представь, не знал. Но когда узнал, не выдержал. Двадцать первого мессидора в Клубе, взяв под обстрел Комитет Вадье, я ударил и по Бареру, не называя его имени… Он был председателем в тот вечер. Скис совершенно и ушел до конца заседания… Вилат, который ушел вместе с ним, потом сообщил мне кое-какие подробности. Он рассказал, что в Комитете, куда они зашли, Барер рухнул в кресло и пробормотал: «Я ненавижу людей. Если бы мне дали пистолет… Теперь я признаю лишь бога и природу…»
