могут вести себя подобным образом; ведь сделав короля пленником, они свели на нет все санкционированные им декреты!..
В ответ раздались сочные ругательства. Кто-то воскликнул:
— Ты такой же дерьмовый аристократ, как и он!..
Потеряв терпение, генерал крикнул во всю силу легких:
— Открыть ворота!
Национальные гвардейцы, стоявшие у ворот, не пошевельнулись. Толпа улюлюкала.
Еще более громко, явно срывая голос, Лафайет заорал:
— Примкнуть штыки!
Это был глас вопиющего в пустыне. Солдаты оставались недвижимы. Один из них, подойдя к главнокомандующему, взял его лошадь под уздцы и сказал:
— Спокойнее, мой генерал! Мы обязаны вам повиноваться и не нарушим присяги. Но ничто не заставит нас пустить в ход оружие против честных граждан!
В это время дверца берлины распахнулась, и король, спустившись с подножки, подошел к ограде. Мы, пробившиеся к этому времени почти к самым воротам, услышали его слова, обращенные к Лафайету:
— Не надо крови. Во всяком случае, пока я не уехал. А потом вы можете применить любые средства, чтобы вернуть их уважение к закону.
Те, которые, как и мы, стояли у ограды, немедленно откликнулись:
— Ты никуда не уедешь!
— Прочь, предатель, прочь, жирная свинья!..
В швейцарцев, которые сомкнули ряды, полетели камни…
Король отпрянул от ограды.
На глазах Лафайета появились слезы бессильной ярости.
— В отставку! — хрипел он. — Немедленно в отставку! Я не могу оставаться с этими изменниками!..
Замечу, что именно после этого случая, да еще взнузданный как следует Маратом и Демуленом, генерал действительно подал в отставку, но вскоре «по желанию народа» взял свое заявление обратно, за что получил от Марата прозвище «генерал Тартюф»…
…Давно уже король и его семейство вернулись во дворец, давно разошлись швейцарцы и Лафайет со своей свитой покинул площадь, а народ продолжал стоять, и во всех взорах светилась одна и та же упрямая мысль: «Не уйдет! Не пропустим!..»
Мой старик был бледен и угрюм. Он протянул мне руку:
— Пойдем, милый друг, нам здесь больше нечего делать. Только что вы увидели результаты попустительства, сдобренного лицемерием… Чего можно ожидать от такого короля и такого народа!..
Эти слова я вспомнил, когда утром 21 июня три пушечных выстрела известили нас о том, что Людовик XVI тайно бежал из столицы…
Глава 15
Сегодня, взвешивая все строго и беспристрастно, твердо могу сказать: первыми людьми из числа мне известных, кто разгадал лицемерную игру короля, были Марат и Гослен.
Правда, старик архивариус, преданный слуга старого режима, констатировал это с грустью.
Марат же, как обычно, придя к определенной мысли, отнюдь не пытался смягчить ярости и гнева.
— Король играет в простодушие, смахивающее на глупость, — говорил он мне еще летом 1790 года. — Он ведет себя как дурак или отпетый негодяй, но если он слабоголов — ему место в сумасшедшем доме, а если негодяй — в другом, специально предназначенном для подобных субъектов заведении…
Осенью того же года Марат был еще более решителен:
— Да, я заявляю перед лицом земли и неба, что, если бы французы пожелали установить республику, не нашлось бы силы, которая смогла бы им помешать… Вдумайся: сегодня король Франции не более чем пятое колесо в телеге!..
Это уже были слова республиканца.
Кровавые события в Нанси обострили отношение Марата лично к Людовику XVI.
— В моих глазах, — говорил он сразу же после расправы Буйе, — король, покрывающий заговорщиков, сам заговорщик; запятнавший себя кровью народа и аплодирующий палачу, он сам становится палачом. Пока я жив, я не прощу ему его преступлений!..
Я полагаю, что именно тогда Марат вынес смертный приговор Людовику Капету, приговор, за который он проголосует в Конвенте на январском процессе 1793 года…
Что же касается предполагаемого бегства короля, то Марат твердил о нем непрерывно. Мне уже приходилось упоминать, как он впервые сорвал это бегство в августе 1790 года; он подготовил его срыв во второй раз, в день 18 апреля 1791 года, о чем я только что рассказал; он предсказал его и в третий раз, причем номер «Друга народа», посвященный этому событию, вышел именно утром 21 июня. Но было уже поздно: беглец находился в пути…
Я до сих пор не могу понять, как это все произошло…
Как могла королевская семья покинуть Тюильри, если были приняты все меры, чтобы ее оттуда не выпустить?..
Дворец охранялся отрядом национальных гвардейцев в шестьсот человек. Два всадника неотлучно дежурили у наружных дверей; у каждых ворот дворцового сада стояли часовые; вдоль террасы, выходящей на Сену, также были расставлены сторожевые посты на расстоянии ста шагов друг от друга. Наконец, — это не было ни для кого секретом — за королем и его семьей зорко следили все, имевшие с ними общение, от старших камеристок до лакеев.
Как же могло это произойти?..
Невольно склоняешься к мысли, что Марат, твердивший о преступном попустительстве, имел для этого все основания.
Впоследствии стало известно, что мэру Байи, Лафайету и его адъютанту Гувиону за несколько дней до побега был сделан донос о приготовлениях, происходивших во дворце, но Байи счел за лучшее сохранить это в тайне, а Лафайет и Гувион заявили, что усилят надзор.
И надзор был усилен…
Вечером 20 июня я, Мейе, Дантон и еще несколько наших возвращались домой из Якобинского клуба. Заседание затянулось: Дантон, выступавший последним, спустился с трибуны в одиннадцать часов. Через Тюильрийский парк мы направлялись к Королевскому мосту. Ночь была очень темной, и пять освещенных окон дворца выглядели настоящей иллюминацией. Кругом разгуливали часовые; мимо нас прошел офицер, кажется сам господин Лафайет…
Все мы думали об одном и том же. Высказался Фрерон.
— А знаете ли вы, что завтра появится номер «Друга народа», в котором наш Марат опять толкует о бегстве короля! Кстати, он предсказывал его именно на сегодня, но вот сегодня прошло, и, слава богу, ничего не случилось!
— И не случится, — заметил Демулен. — Смотрите, как охраняется Тюильри! И потом, после апрельского-то конфуза…
— Сегодня еще не прошло, — сквозь зубы процедил Дантон.
Мы смолкли, точно остановленные каким-то предчувствием…
Кто мог знать, что именно в это время несколько чело век, закутанные в плащи, выйдя из боковой калитки дворцового сада, усаживались в экипаж, ожидавший их на улице Эшель?..
Три пушечных выстрела, разбудившие меня утром 21 июня, лишь официально подтвердили то, что
