— Учитель, зачем вы так?.. Марат улыбнулся:
— Как всегда…
— Но ведь раньше-то враги действительно были, а теперь вы создаете их сами!
Улыбка не сходила с его лица.
— Славные ребята, не правда ли?.. Один кум Бриссо чего стоит! О даме я и не говорю — ведь само совершенство, не так ли?.. Что твоя маркиза или герцогиня!.. Ты-то, дамский угодник, естественно, у ее ног!..
Совсем не желая того, я покраснел.
— Учитель, к чему этот тон? Я говорю серьезно. Вы закусив удила бросились в бой на защиту Робеспьера, а Робеспьер поспешил отмежеваться от вас. В результате и он, и Камилл, и другие ходят на свободе, а вы должны погибать…
Лицо Марата стало серьезным.
— Ну, до гибели еще далеко. Характер Робеспьера мне хорошо известен, и тем не менее я никогда не перестану защищать его. А что касается этих милашек, всех этих государственных мужей и дам, то придется снова кое-что тебе разъяснить…
Он задумался, словно собираясь с мыслями.
— Из всех злодеев, подлинных врагов народа, самые опасные те, кто говорит его языком. Разоблачить Неккера или Мотье было сравнительно легко: эти господа сами делали все возможное для того, чтобы народ их раскусили возненавидел. Но взгляни на нынешних апостолов Ассамблеи, всех этих прихвостней Бриссо и жены Ролана.
Что им присуще? Страшная демагогия. Они кичатся своим санкюлотством. Они называют свое министерство «министерством патриотов». Они ввели в моду красные колпаки, чтобы, надев их на себя и на народ, показать, как они близки к народу… Да что там говорить! Они из кожи лезут вон, чтобы показать свою «народность», свою революционность, свою приверженность к принципам свободы и равенства. А на деле?..
Марат посмотрел на меня, словно и впрямь задал вопрос мне.
— На деле они такие же подлецы, как их предшественники, с которыми они сейчас всячески заигрывают. Что я? Они во много раз хуже. Богачи, плутократы и адвокаты богачей, мечтающие ограбить родину и разорить народ, лицемеры, играющие священными понятиями, словно бильярдными шарами, и одновременно готовые лизать пятки монарху. Они, если мы только допустим, втопчут в грязь нашу революцию не хуже, чем это делали фельяны, и все с единственной целью — туже набить свой карман… Кстати, ведь многие из них с юга, из департамента Жиронды, из твоего родного Бордо — уж не поэтому ли они так милы тебе?..
Я сдержался и ответил спокойно:
— Они вовсе не милы мне, учитель, просто я хочу и силюсь понять, что к чему. А мое отношение к Бордо и даже к собственному родителю, уроженцу Бордо, вы знаете достаточно хорошо, чтобы делать мне подобные упреки…
Марат схватил меня за руку:
— Что за чертовщина, никак не могу отделаться от моей проклятой иронии, равно как и ты никак не можешь к ней привыкнуть… Нет, если говорить серьезно, они очень хитры и могут пустить пыль в глаза, как никто… Помнишь, во время одной из наших последних бесед я говорил тебе, что на государственной сцене только декорации сменились? Сегодня беру свои слова обратно — изменились и актеры. Но учти: изменились к худшему. Они ведут свои партии более уверенно, но и более фальшиво. Они могут обманывать публику в течение целых трех первых актов, но затем все равно откроется обман… Каждый из них в своем роде уникум. Верньо — говорильная машина, Кондорсе — лжеученый, Гюаде — ведьма в штанах… Конечно, какие-нибудь там Лассурс или старик Ролан — пустые места… Но зато Ролана… И в особенности мой старый приятель и почитатель, заика Бриссо…
— Учитель, неужели все, что вы о нем написали, правда? Неужели он был платным шпионом Ленуара?..
Марат ответил не сразу.
— Видишь ли… Конечно, это не так просто. Я не уверен, что он был полицейским шпионом, — об этом ходили слухи. Но я должен был собрать все, буквально все, чтобы поразить его насмерть или, во всяком случае, уничтожить его репутацию. Служил он у Ленуара или нет, он все равно ужаснейший подлец, и в том, что он предает родину и народ, у меня нет ни малейших сомнений. Взять хотя бы эту войну. Почему я так возмутился их нападками на Робеспьера? Потому что Неподкупный первым понял бриссотинцев в этом смысле и первым начал их разоблачать. Он показал, что их стремление развязать войну с Европой — акт честолюбия и корысти, что, желая нажить политический и фактический капитал, они готовы заискивать перед монархией, хотя и понимают, что монархии война нужна лишь для того, чтобы с помощью союзников восстановить абсолютизм, и одновременно они готовы льстить народу, чтобы затем предать его и бросить в пучину неслыханных бедствий…
Марат вдруг остановился и зорко взглянул на меня.
— Ба, только сейчас сообразил… Ведь ты приехал попрощаться со мной, не правда ли?.. Ты уезжаешь на фронт?..
Я кивнул.
Марат крепко обнял меня. Голос его задрожал от волнения:
— Какой же я, право… О чем тебе говорю… А ты… Милый, дорогой мой мальчик, сынок мой… Ты поступаешь правильно. Сейчас каждый, у кого бьется сердце в груди и достаточно сил, должен быть там, только там… Война началась вопреки нашим усилиям, началась благодаря интриге, но, коль скоро она началась, надо спасать родину…
Однако расскажи же мне, как это все получилось…
И я рассказал ему все по порядку.
Я уже две недели хлопотал об отправке на фронт. Господин Дезо сразу после объявления войны вошел в состав Совета здоровья армии и стал подбирать людей для походных лазаретов. Узнав об этом, я бросил свой госпиталь в Мо и сейчас же подал рапорт Дезо. Мэтр не стал меня отговаривать, понимая, что это дело бесполезное. Он познакомил меня с Ларреем, замечательным хирургом, собиравшимся руководить медицинской помощью в Рейнской армии, и Ларрей согласился взять меня с собой…
Марат, не снимая рук с моих плеч, смотрел на меня, словно видел в последний раз…
Теперь я выступил в роли отгадчика его мыслей.
— Учитель, вы думаете, что мы видимся в последний раз?..
Он отрицательно покачал головой:
— Нет, не угадал. Я думал не об этом. Мы еще увидимся много раз и будем продолжать наше общее дело. А думал я вот о чем. Энтузиазм тысяч, десятков тысяч, сотен тысяч таких молодых людей, как ты, спасет положение. Нам сейчас очень плохо, будет еще хуже, и все равно мы выстоим. Выстоим и отбросим прочь клику Бриссо — Роланов.
— Учитель, вы опять о том же…
— Что у кого болит… Да, мой мальчик, теперь я уверен, что дело пойдет на лад. Ты вселил в меня бодрость. Война началась не вовремя, ее развязала интрига, но она откроет глаза многим людям, которые все еще слепы. И хотя это может показаться парадоксальным, война сломит шеи тем, кто ее вызвал, подобно духу из бутылки: она уничтожит монархию и нанесет смертельный удар бриссотинцам… Впрочем, это в будущем. А сейчас поговорим о настоящем. Поговорим о тебе и твоих планах…
…Я засиделся на улице Омер допоздна, пока не вернулся хозяин квартиры. Прощаясь, Марат снова обнял меня и, крепко пожав мне руку, отвернулся, словно желая скрыть слезы…
На следующее утро я отправился в путь.
До сборного пункта меня провожали трое: Мейе, который записался в волонтеры и должен был уходить через день, Луиза, принесшая мне медальон со своим портретом, и наш почтенный Гослен. Мейе был задумчив. Славный архивариус на прощание перекрестил меня и сказал с чувством:
— Да хранит вас всевышний!..
Потом они ушли, и я долго следил за тремя удаляющимися фигурами таких разных и таких дорогих
