Председатель суда немедленно вызвал Бриссо.
Но Бриссо не явился.
Жиронда расписывалась в своем бессилии: игра была проиграна.
Эта интрига, значительно удлинившая заседание и вызвавшая не один крик протеста со стороны публики, в конечном счете лишь усилила сияние славы Марата.
Присяжные удалились.
Они совещались ровно сорок пять минут.
Затем в настороженной тишине прозвучали слова приговора:
«Трибунал признает невиновным Жана Поля Марата в предъявленном ему обвинении и постановляет, что он должен быть немедленно освобожден».
Я, кажется, оговорился: я назвал судебное заседание триумфом Марата.
Нет, то не был триумф, то была лишь его прелюдия.
Настоящий триумф ждал впереди.
Едва лишь добрая весть достигла ушей собравшихся в зале суда, как поднялся подлинный шквал аплодисментов, постепенно достигший соседних помещений и оттуда затем перекинувшийся на набережную.
— Оправдан!..
Это слово раздавалось повсюду; оно летело, как птица, оповещая новые толпы людей на улицах, залетая во дворы, в дома, в кафе и магазины, и там, где оно проносилось, крики любви и восторга поднимались с новой силой.
Еще бы! Ведь люди понимали: победа Марата — это их победа, победа всех страждущих и угнетенных, всего французского народа!
А он…
Он стоял все на том же месте, немного растерянный, оглушенный приветствиями, еще не вполне осознавший весь смысл происшедшего.
Но ему не дали долго раздумывать. Несколько патриотов бросились к нему, чтобы заключить в свои объятия; тысячи рук потянулись, желая хотя бы коснуться его; Марата благословляли, осыпали цветами, а голову его тут же увенчали венком триумфатора.
Желая уберечь Марата от напора толпы, муниципальные должностные лица, национальные гвардейцы, канониры и жандармы выстроились шпалерами от зала суда до большой лестницы. Когда он появился на верхней площадке ее, раздались крики: «Да здравствует республика, свобода, Марат!» Дружеские руки подхватили его, и в кресле, увитом гирляндами из цветов и листьев, он поплыл над волнами голов и знамен…
Я полагаю, что вдоль нашего пути от Дворца правосудия до Конвента находилось не менее двухсот тысяч человек, не считая многочисленных зрителей в окнах домов, также аплодировавших и кричавших в честь Марата. Особенно много народу собралось на улице Септ-Оноре. В толпе, сопровождавшей наш кортеж, можно было заметить десятки испуганных лиц противников Друга народа, подхваченных общим потоком и не имевших мужества вырваться из него…
Признаюсь, я был потрясен всем этим. Я никогда не предполагал, что мой учитель настолько обожаем народом. Симонна крепко сжала мне руку и сказала:
— Ну что, теперь понимаешь?..
Я ответил на рукопожатие и кивнул; глаза ее сияли счастьем…
Между тем у Конвента несколько муниципальных чиновников отделились от шествия, чтобы доложить депутатам о случившемся и возвестить о приближении Марата.
В Конвенте, как я узнал позднее, в этот день шло обсуждение проекта новой конституции. Уже Робеспьер произнес свою прекрасную речь об условном характере права собственности, уже Сен-Жюст после своего выступления спускался с трибуны, как вдруг жандарм, вошедший в зал, наклонился к председателю (им по иронии судьбы в этот день был Лассурс, один из самых жестоких врагов Марата) и что-то шепнул ему. Председатель изменился в лице. Депутат Давид потребовал, чтобы Лассурс доложил Собранию о сказанном ему, и тот вынужден был объявить о приближении народа и Марата. При этом известии, несколько депутатов быстро поднялись и вышли из зала, другие стали требовать закрытия заседания, третьи же всем своим видом выражали радость…
Но вот топот многих ног и крики засвидетельствовали, что народ уже в Конвенте.
К решетке подошел бородатый гигант (это был наш добрый Роше) и громким голосом заявил:
— Мы привели к вам славного Марата. Он всегда был Другом народа, а народ всегда стоял за него. И если над ним вновь нависнет угроза, то тот, кто захочет получить голову Марата, раньше получит мою голову…
А затем появился Марат.
Увенчанный лавровым венком, окруженный должностными лицами и простыми гражданами, спокойный и величественный, он казался подлинным античным героем. Многие члены Горы бросились ему навстречу, на галереях кричали и подбрасывали вверх шляпы и колпаки.
Марат, поднятый множеством рук на трибуну, сказал:
— Законодатели! Свидетельства патриотизма в радости, вспыхнувшие в этом зале, являются данью уважения к национальному представительству, к одному из ваших собратьев, священные права которого были нарушены. Перед вами гражданин, который был обвинен, но теперь совершенно оправдан. Его сердце чисто. Со всей энергией, данной ему небом, он будет продолжать защиту прав человека, гражданина и народа.
Вновь шляпы полетели в воздух. Зал огласился криками:
— Да здравствует республика!
— Да здравствует Гора!
— Да здравствует Марат!
И толпа, только что доставившая своего избранника, продефилировала через весь зал.
Что еще можно прибавить к этому?
Да, то был, бесспорно, момент величайшего торжества Марата, его апофеоз.
Семь месяцев подряд, с 25 сентября по 24 апреля, Жиронда травила Марата, пытаясь нанести ему смертельный удар.
Но сегодня удар нанес он.
И теперь Жиронде оставалось жить всего немногим более месяца.
Но и он, примерно через такой же срок, должен был последовать за ней…
Глава 23
Муха жужжала совершенно непереносимо.
Я внимательно прислушался.
По видимому, она проникла в кухонное окно, а теперь подбиралась к спальне.
Наверное, уже в спальне.
Она разбудит Марата, а ведь он так плохо спал этой ночью!
Я поднялся и хотел было пойти расправиться с нарушительницей тишины, как вдруг она смолкла. Улетела?..
Я снова сел к столу и, пододвинув дневник, написал:
«13 июля 1793 года.
Сегодня, с утра, началась та же дикая жара. Не знаю, как пройдет день, — вчера Марату было хуже, а жара действует на него губительно. Слава богу, он еще спит…»
Муха снова начала свою нудную песню, уже где-то совсем близко.
В ту же секунду я услышал:
— Жан… Милый Жан…
