извлечена из компьютера.
Но Блюмберг был настроен совсем не миролюбиво.
— Ладно, мать-перемать, — сказал он. — Про тебя я уже все понял. На коленку ты мне не то что компресс не положишь, ты ее пальцем не тронешь. А если тронешь, так только для того, чтобы прижечь ее горячим утюгом. Про то, чтобы поднять эту гребаную вешалку в прихожей, я и говорить не буду. Потому что ты просто не поймешь, о чем это я с тобой толкую. С этим все ясно. Но две вещи ты для меня все-таки сделаешь! Всего две. Понял? И попробуй, перемать, не сделать!
— Первую я уже сделал, — с усмешкой отозвался Макс и протянул шефу почти полный стакан темного липкого вина под названием «Кавказ».
По глубокому убеждению Макса и Николо Вейнцеля, к которому они пришли каждый самостоятельно, своим путем, пить это вино (или подобное, если такое вообще где-нибудь в мире существует) может только Блюмберг. И при этом не добровольно, а как бы в отместку себе или во искупление какого-то своего давнего и очень-очень тяжкого греха. И грех этот, судя по всему, такой давний, тяжкий и неизбывный, что напиток этот Блюмбергу специально доставляли из России, и он очень ревниво следил, чтобы запасы его не истощались.
Блюмберг принял от Макса стакан «Кавказа» и даже «спасибо» не сказал, что вообще-то было на него не похоже, а могло свидетельствовать лишь о сильном волнении, в котором он находился. Причин этого волнения Макс не понимал и потому слегка удивился приказу, который Блюмберг отдал, покончив со своей искупительной чашей:
— Залезь во все компьютеры Тампельсдорфа. Пассажиры, экипажи, маршрут. — И, немного подумав, добавил:
— И вообще во все местные авиалинии.
Макс помедлил. Большая часть информации, которую хотел получить Блюмберг, была незаконной. Но в немце, как и в любом человеке, понятия «законно» или «незаконно» перемешиваются с другими понятиями: «поймают» или «не поймают».
Макс Штирман знал о компьютерах все, что может знать человек, и даже немножко больше. Разве что Вейнцель знал столько же — да и то с другой, со своей стороны.
Они вполне преуспели в своем деле. Ни для Макса, ни для Вейнцеля не представляло особой проблемы войти в компьютеры НАСА или бундесвера, а не делали они этого лишь потому, что Аарона Блюмберга не интересовали тайны американского космического агентства или система тяжелых вооружений бундесвера. Что выбросит следующей весной на рынок Карден — другое дело. Как отразится противостояние ООН и Хусейна на цене нефти — тоже интересно. Как мировые биржи отреагируют на победу красных в российской Госдуме-и здесь было над чем подумать. А лезть в секреты НАТО — кому оно нужно?
Так что размышления Макса носили в данный момент не профессиональный, а как бы морально- этический характер.
Еще в первые дни их сотрудничества Блюмберг заявил:
— Мы не собираемся красть никаких секретов. Мы вообще ничего не собираемся красть. Есть подсчеты, которые рисуют любопытную картину. Практически девяносто процентов всей разведывательной информации добывается из материалов открытой печати. И только десять — запомните, юноши, эту цифру — только десять! — добывается так называемым агентурным путем. И большая половина из этих десяти оказывается на поверку или «липой», или — хуже того — дезой, дезинформацией. Наш путь — открытые источники информации. И у нас достаточно мощные машины, чтобы выловить все, что нам нужно.
Влезть в терминалы Тампельсдорфа или других маленьких аэродромов — это было совершенно безопасно. Но вопрос был в другом. И Макс его задал:
— Значит ли это, что мы переходим пограничную линию?
Блюмберг понял, о чем он хочет спросить. Разговоры на эту тему возникали и раньше. Еще года три- четыре назад, когда Аналитический центр Блюмберга только делал первые шаги, компьютерный рынок даже не определился еще как рынок. Его попросту не существовало. Не было и законов, регламентирующих его деятельность.
Только в последние годы начали прорисовываться понятия «законно» и «незаконно».
И теперь молодой сотрудник напрямую спрашивал своего шефа, насколько законной окажется их дальнейшая совместная деятельность.
Ответ Блюмберга показался Максу совершенно неожиданным и нелогичным:
— Ты когда-нибудь видел, как горит тайга?
— Что такое тайга? Это лес, так?
— Да, лес. Много леса. Очень много. И сухого. Так вот, когда горит тайга, даже стрелки с вышек слезают. И перестают существовать любые границы. — Он подумал и добавил:
— И любые законы.
— Вы хотите сказать, что сейчас горит тайга? — уточнил Макс.
— Прежде всего я хочу узнать сам — так ли это? А что, когда и кому я буду говорить — это другие вопросы. И если ты сейчас же не включишь свое железо, то получишь этой бутылкой по своей белобрысой башке. Копфен. Понял, хрен мамин?
— Яволь, герр капитан! — дурашливо козырнул Макс, манипулируя кнопками клавиатуры.
— Герр капитан! — презрительно повторил Блюмберг, прикладываясь к горлышку «Кавказа». — Зови уж просто: герр оберст. Или совсем просто: господин полковник.
И хотя ничего больше Блюмберг не сказал, а Макс не спросил, молодой немец вдруг понял, что этот потрепанный жизнью еврей не врет: он действительно полковник. И не просто полковник. Ох непросто! И еще как непросто!
Минут через пятнадцать Макс положил перед шефом распечатку данных по всем аэропортам местных линий Германии. Блюмберг искупил свой тяжкий грех еще одним стаканом «Кавказа» и затребовал данные по всем небольшим пассажирским компаниям севера Германии.
Макс возмутился. Глупей приказа не придумаешь. Что можно оттуда выловить? Уж лучше влезть в сервер «Плейбоя» и полюбоваться на тамошних отборных красоток. Но Блюмберг был похож на охотничьего пса, охваченного горячкой погони. Не позой.
Поза-то как раз у него была, как у дворняги, изнывающей от зноя и блох, но внутри все словно бы подрагивало в напряжении. Поэтому Макс лишь пожал плечами и выполнил эту муторную и дурную работу.
Через полчаса белоснежные листки распечаток лазерного принтера заполнили все свободные углы комнаты. Блюмберг едва ли не рвал из пасти принтеров готовые оттиски, в секунду прочитывал их и либо бросал на пол, либо откладывал на стол, который подтащили к качалке.
Еще через час этой дурной, по твердому убеждению Макса, и совершенно бессмысленной работы Блюмберг вновь уютно устроился в качалке и внимательно просмотрел все отобранные материалы. Потом протянул их Максу, как бы милостиво разрешая и тому порадоваться успеху общего дела.
Но Максу этого не удалось. Как ни вглядывался он в имена людей, приплывших или прилетевших в Германию за минувшие день-полтора, сколько ни повторял про себя, по-школьному шевеля толстыми губами, названия судов, типы самолетов и пароходные компании, в голове не складывалось ничего.
В голове было то же, что и во всей мансарде, — бумажная каша.
Блюмберг все более и более уныло поглядывал на молодого компаньона, который даже про жвачку свою забыл, потом заявил:
— Последний шанс. Нет — значит, нет. А чего нет, того нет и быть не может. — Сформулировав этот странный и требующий длительного обдумывания афоризм, Блюмберг каким-то иным образом сложил лежавшие перед ним документы и протянул Максу:
— А так? Говорит это тебе что-нибудь?
Ничего это Максу не говорило. Хоть тресни.
— Последняя подсказка, — заметил Блюмберг. — Но это — точно последняя, клянусь мамой Ривой. Вчера во Франкфурте-на-Майне приземлился самолет Люфтганзы, следующий из Москвы. Среди пассажиров первого класса было два человека. Одного ты не знаешь и знать не можешь. А другого не можешь не знать. Вот он!
И Блюмберг жестом фокусника бросил перед Максом номер иллюстрированного журнала, на первой
