не отвлекался, тем более что отвлекаться было больше не на что.
У выхода из ремзоны нас ждал аэродромный «пазик» с выбитыми стеклами, заделанными фанерой и кусками дюраля. Он был подогнан вплотную к воротам, как подгоняют автозак к дверям следственного изолятора. Но и в то короткое время, пока нас грузили в автобус, я успел умилиться хмурому ветреному дню, который после темницы показался ослепительно ярким и многоцветным, как первомайская демонстрация в старые добрые времена.
На фоне низких летящих облаков плыли мачты аэродромных прожекторов, трепыхался флажок на вышке руководителя полетов, стыли полусферы радаров. А неподалеку от выхода из подземных ангаров возвышался огромный самолет с надписью «Аэротранс» на фюзеляже. При виде его я слегка прибалдел и не сразу понял, что это не «Мрия». У «Мрии» шесть турбин, а у этого было только четыре. Это был Ан-124.
«Руслан». Я поискал взглядом «Мрию» и обнаружил ее остатки в дальнем конце летного поля.
Задняя аппарель «Руслана» была опущена, возле нее суетились солдаты в оцеплении «черных», подвозили со стороны ремзоны какие-то разномерные ящики.
— Это не модули истребителей, — сказал Док. — Что же это они грузят?
Его вопрос остался безответным, потому что новый тычок автоматным стволом в спину напомнил мне, что и сейчас отвлекаться не следует.
Артиста, Дока и Боцмана усадили сзади, прицепили к поручням, меня снова почему-то выделили, отвели боковое сиденье, носилки с Мухой поставили в проходе.
Один из «черных» сел за руль, а Сивопляс и еще двое расположились в передней части автобуса лицами к нам, что было вполне грамотно и говорило о том, что пират дело знает туго. Сравнительная малочисленность конвоя меня слегка удивила, но с моей стороны это было чистым тщеславием. Четверо с «калашами» против пятерых в браслетках — выше крыши.
Автобус продребезжал по бетонке и после короткой остановки миновал КПП.
Сивопляса здесь хорошо знали и уважали, ему достаточно было махнуть рукой, чтобы ворота открылись. «Пазик» выкатился на шоссе, водитель прибавил ходу. Поплыли навстречу березовые колки и заросли кустарников вдоль обочин, подернутые зеленым флером свежей листвы.
* * *
По моим прикидкам, до Читы было часа три-четыре езды, но «пазик» неожиданно свернул с шоссе к широко раскинувшемуся селу с добротными бревенчатыми избами и высокими, как по всей Сибири, воротами. Возле одного из окраинных домов автобус остановился, Сивопляс вышел и стукнул по калитке массивным железным кольцом. На стук взъярились собаки, потом появилась дородная хозяйка, эдакая ядреная забайкальская казачка в кацавейке, выслушала пирата и согласно покивала. По знаку Сивопляса двое «черных» подхватили носилки с Мухой и потащили к выходу.
— Эй! А это зачем? — потребовал я объяснений.
— Зачем нужно, — объяснил Сивопляс. — Будешь спрашивать, когда тебя спросят.
Пришлось удовлетвориться. Поворот событий был странным, но угрозы, как мне показалось, не содержал. Муху втащили в дом, «черные» вернулись, автобус выехал из села и затрясся по грунтовке, вскоре свернувшей к берегу широкой спокойной реки.
— Наводит на размышления, — заметил Док. Возможно, он имел в виду отделение Мухи от коллектива, но скорей то, что эта грунтовка не могла быть дорогой в областной центр.
Так и оказалось. «Пазик» скатился по крутому съезду и остановился у свайного причала, к которому был пришвартован довольно задрипанного вида катер без каких-либо признаков команды. Даже вахтенного не было. Все это мне не понравилось.
Такой катер не мог принадлежать воинской части. Скорей — рыбоохране или лесосплавщикам. Нас собираются транспортировать в округ на этом катере? В армии так не делается. В армии на все существует четкий порядок. И всякое отклонение от него не может не насторожить. Особенно в нашем положении.
— Наводит на размышления, — повторил Док. Но предаваться размышлениям на берегу пустынных волн нам не дали. Через три минуты мы оказались в темном вонючем кубрике, застучал судовой дизель, и по легкой качке можно было понять, что плавание началось.
— И куда же мы плывем? — задал риторический вопрос Артист.
— Плавает говно, — машинально поправил Боцман по своей привычке, которая осталась у него еще со времен службы в морской пехоте.
— И куда же мы плывем, как говно? — откорректировал формулировку своего вопроса Артист.
Я напряг память, пытаясь вспомнить карту, которую мы изучали в ленинской комнате с «Моральным кодексом строителя коммунизма». И вспомнил.
— Это Ингода, — сказал я. — Она впадает в Читу.
— Река не может впадать в город, — рассудительно заметил Док. Он всегда говорил рассудительно, кроме тех случаев, когда нужно говорить очень быстро. Но в этот раз его рассудительность почему-то вызвала у меня раздражение. Я огрызнулся:
— Но ты понял, что я хотел сказать?
— Ты хотел сказать, что в нижнем течении этой реки расположен областной центр Чита. Правильно? — Вот именно, — подтвердил я. — Это я и сказал, но гораздо короче. В двадцать первом веке так будут говорить все. Привыкай.
— И знаменитый монолог Гамлета будет звучать так: «Да или как? Вот в чем», — сказал Артист. — Если вы оба не заткнетесь, я набью вам морды из собственных ручек.
— Извини, Док, — сказал я.
— Все в порядке, — сказал Док.
Катер неожиданно ткнулся в берег. Дверь кубрика открылась, появился Сивопляс и показал на меня стволом «калаша»:
— На выход. Сам. Остальные на месте.
— Акт третий, — прокомментировал Артист, пока я выбирался из кубрика.
— А сколько всего? — спросил Боцман.
— В классической трагедии — пять.
— Тогда еще поживем, — заключил Боцман.
* * *
Для третьего акта классической трагедии место действия было выбрано подходящее.
Во всяком случае, для его обозначения длинных ремарок не требовалось.
«Берег реки. Рыбацкий навес. Ветер».
Даже причала не было — мостки, с каких в деревнях полощут белье. Навес на высоком берегу был узкий и длинный, покрытый шифером. Между опорными столбами были натянуты шнуры. На них, видно, вялили рыбу. Место открытое, хорошо проветривается, в стороне от жилья с коровниками и свинарниками. Значит, без мух.
От мостков к навесу вела узкая крутая тропка. В одном месте я оступился и едва не потерял равновесие, но Сивопляс поддержал меня за плечо. И не стволом «калаша», а рукой. Его предупредительность так меня удивила, что я даже спасибо не сказал. Но то, что последовало за этим, было не просто удивительно, а хрен знает что. Он указал мне на лавку:
— Садись, в ногах нет. — И сел сам. — Даю вводные. У меня приказ: всех вас при попытке к бегству. Это понятно?
Это было понятно. Это было уже давно понятно. Даже не нужно было спрашивать, кто отдал этот приказ. Но я все же спросил:
— Генерал-лейтенант? Сивопляс подумал и кивнул:
— Он.
— Давай дальше.
— Сейчас мы с тобой сверимся и сбежите, — продолжал Сивопляс. — Мои не в курсе, так что вот так. Сделать все нужно чисто. Смогут твои? Мои не из лыка мочалка, учти к сведению. Ты чего головой мотаешь, как на новые ворота?
— Не пройдет, командир, — сказал я. — Мы не будем сбегать.
— Это как?
— Не хочу облегчать твою совесть. Тебе придется выполнить приказ. В натуральном виде. И потом на
