Соборы пустоты

словно отказывалось ей подчиняться. Место на спине, куда упирались колени человека с тростью, все еще болело.

Она не могла сдержать бежавшие по щекам слезы. Сандрина попыталась взять себя в руки: ведь она жива. Жива. Это само по себе чудо. Теперь надо вернуться домой, увидеть Антуана. Обрести в его объятиях поддержку, которая ей необходима. Она так испугалась. Потом позвонить в полицию. А что дальше? Там видно будет. Одно уже ясно: о ее расследовании прознали те, кого она собиралась разоблачить.

Сандрина осмотрелась, чтобы еще раз убедиться в том, что знала и так: папка исчезла. При свете уличного фонаря она разглядела только свой разбившийся вдребезги мобильный. С трудом она наклонилась и подобрала обломки. Потом сглотнула слюну и попыталась идти.

Но ноги упорно отказывались передвигаться. Нервный шок парализовал ее. Она почувствовала, как ее охватывает гнев. Да это просто смешно! Не торчать же ей здесь, посреди улицы! Надо двигаться дальше. Дом всего в нескольких шагах отсюда. Надо сделать последнее усилие.

Глубоко вдохнув, она сосредоточилась и попыталась пошевелить правой ногой. Наконец ступня медленно оторвалась от земли. Она сделала первый шаг. Затем второй. И тут ей показалось, что чувствительность понемногу возвращается. Все дело в голове. Но, делая третий шаг, она потеряла равновесие и рухнула, не в силах выдержать собственный вес.

Сандрина поморщилась и перевернулась на спину. Зрение вдруг помутилось. Отсвет фонаря словно раздвоился. Потом настала очередь домов. Должно быть, она ударилась головой об асфальт. Сандрина закрыла и снова открыла глаза. Это не помогло, стало только хуже.

Что происходит? Она ведь просто упала! Почему тело ей не повинуется?

Охваченная паникой, Сандрина Мани попыталась выпрямиться, но теперь и руки ее не слушались. От локтей к плечам побежали мурашки, затем захватили и грудь. Дыхание участилось. Легким все труднее было наполняться, и вдруг она ощутила, что больше не может дышать. Чудовищная боль вгрызлась в череп, затем тысячи красок заполонили зрение. Темная улица обернулась сценой светящихся галлюцинаций, танцем шевелящихся щупалец, сверкавших, словно разноцветные неоновые огни.

В этот момент Сандрина Мани попыталась закричать. Но в ее теле не осталось ни единого мускула, способного шевелиться.

Даже самого главного.

Вот уже несколько мгновений, как ее предсердия прекратили сокращаться. Скоро не осталось и крови, чтобы наполнять желудочки. Наступила смерть, внезапная и молчаливая, словно взмах ресниц. Так и не поняв, что с ней произошло, молодая женщина угасла за несколько секунд, одна посреди пустынной улицы в предместье Женевы, в ласковой вечерней тиши.

17

Как ты уже знаешь, сложенная обо мне легенда повествует о золоте и таинственном манускрипте. Пусть я вовсе не алхимик, каким меня считают, любезный читатель, это еще не значит, что золото не играло никакой роли в моей жизни и что на моем пути не встретился таинственный манускрипт. И то и другое действительно существовало.

Если позволишь, я расскажу тебе, как это произошло…

Я родился в Понтуазе семнадцатого апреля в год 1340-й, так что сегодня мне семьдесят шесть, а меньше чем через месяц исполнится семьдесят семь лет. Мало кто в Париже достигал столь почтенного возраста, и, как ты догадываешься, это чудо питает домыслы тех, кто называет меня колдуном.

И конечно, все толкуют о том, что я пережил чуму 1348 года, уцелел в бесконечной войне с англичанами, которая тянется с незапамятных времен; меня не сгубило и позорное поражение при Пуатье в 1356-м, и парижская смута, продлившаяся немалую часть моей жизни из-за вражды арманьяков и бургиньонов…[18] Но в конечном счете я достиг столь преклонного возраста, поскольку вел здоровую, счастливую и относительно спокойную жизнь, вот и весь секрет.

Вслед за старшим братом я получил образование в Париже и начал с того, что открыл скромную лавочку на улице, которую называют Писарской… На нашей улице было много таких, как я, — книготорговцев и общественных писарей, и вывески моих добрых друзей Жана Аранжье и Анселя Шардона соседствовали с моей, но в ту пору в столице хватало работы для целой толпы таких, как мы. Мы живем во времена, когда люди не тратят времени и сил на то, чтобы обучиться грамоте, это меня и обогащает, и печалит…

В течение двух лет я брал уроки у учителя трудного искусства каллиграфии, и вместе с моей репутацией постоянно росло число моих заказчиков. К моим услугам прибегали все более состоятельные люди, среди которых было немало дворян, таких как славный Жан, герцог Беррийский, а заказы становились все сложнее и богаче. Качество моих работ и связи с королевской семьей помогли мне получить в 1368 году место присяжного книготорговца при Парижском университете. Отныне я подчинялся не прево, а университету и был освобожден от податей и участия в городском дозоре. Очень скоро я смог купить дом всего в двух шагах от своей лавочки на углу улиц Мариво и Писарской, где и по сей день я иногда живу. Там я построил особую мастерскую для изготовления иллюминированных рукописей, набрал помощников и подмастерьев, которых обучал искусству выделки тонких пергаментов, чернил и красок, умению переписывать текст, украшать его буквицами и миниатюрами, переплетать книги…

Ты начинаешь понимать, почтенный читатель, как золото приобрело большое значение в моей жизни. Ибо для моего ремесла этот драгоценный металл был необходим в немалых количествах. Мне уже не счесть число золотых застежек для книг, которые я изготовил за эти годы, или золотых букв, которые вывел собственной рукой…

Однако я никогда не добывал золото чудесным образом или с помощью какого-либо алхимического действа. Ничего подобного. Мне приходилось просто-напросто покупать это золото на улице Кинанпуа, которую называют улицей золотых дел мастеров.

Ты, конечно, как и мои хулители, задаешься вопросом, как же я покупал столько золота и откуда взял столько денег?

Будь терпелив, читатель, скоро я поведаю тебе об этом, и ты убедишься, что и здесь алхимия ни при чем. А потом я расскажу тебе о том таинственном манускрипте и невероятном открытии, которым я ему обязан… И только тогда ты сможешь утверждать, что тебе ведома подлинная история Николя Фламеля.

18

Как всегда, у Маккензи засосало под ложечкой, едва он позвонил в квартиру в специализированном заведении у Порт-де-Баньоле, которую его отец снимал на свою пенсию по инвалидности. Ари не мог избавиться от мысли, что, быть может, пришел тот день, когда старик ему не откроет. Он уже воображал себе сочувственный взгляд медбрата, которому поручили сообщить сыну печальную новость, письма родне, похороны, где почти никого не будет, бюрократические проволочки, разбор вещей, а затем — полное одиночество.

Но дверь наконец открылась, и в полутемной прихожей показалось морщинистое лицо Джека Маккензи. Со своими запавшими глазами и поросшими седой щетиной щеками он смахивал на старого советского диссидента.

— Добрый вечер, папа, как ты?

Бывший полицейский пожал плечами, словно ответ представлялся ему очевидным, развернулся, не закрыв дверь, и, волоча ноги, направился обратно в гостиную.

— Когда все понимаешь, — пробормотал он, — то впадаешь в депрессию. Все оттого, что трезво