придется навсегда расстаться с короной и Францией». Ожар продолжал настаивать, обрисовывая ей ситуацию в самых трагических красках и убеждая, что скоро будет уже слишком поздно бежать. Королева оставалась непреклонна: «Я все обдумала, я никуда не еду: мой долг умереть вместе с королем». Она добавила тем не менее, что не полностью исключает бегство: «Я думаю, если бежать — только вместе с королем».
«Королева, казалось, ждала всемогущих иностранцев или жителей провинций, которые смогут вытащить короля из той ловушки, куда он попал, — писал Сен-Прист. — Ложные надежды королевы длились несколько месяцев, во время которых ни король, ни королева не выходили из Тюильри. Это лишь ухудшило их положение, и французский народ привык к их замкнутости». Мария-Антуанетта, раньше не пропускавшая ни единой премьеры в столице, переехав в Париж, «отказалась теперь от королевской ложи, и этот вполне естественный в ее положении отказ от развлечений еще больше настроил парижан против королевы, — вспоминала мадам Дюпен. — Бедная королева не знала, что такое осторожность, или не хотела ее пользоваться. Она открыто выказывала презрение тем, чье присутствие ей не нравилось. Так, позволяя эмоциям брать верх, она не осознавала их последствий и того, насколько они вредят ей и королю. […] Она испытывала презрение ко всем французам и избегала показываться на публике». Все просьбы министров, все попытки открыть ей глаза на страшную реальность были тщетны: король, так же как и она, не покидал Тюильри.
Несколько недель спустя король и королева решили обустроить тот дворец, в котором им теперь приходилось жить. Из Версаля прибыли кареты с мебелью, посудой, одеждой, провизией, в общем, со всем необходимым.
Король и королева вели размеренную и однообразную жизнь. После завтрака, который королева съедала в одиночестве, она принимала у себя мужа и детей, затем они шли к мессе. После службы Мария- Антуанетта удалялась в свои апартаменты, где оставалась до обеда, который обычно назначался на час дня. Обедали все вместе: король, королева, мадам Елизавета и юная принцесса. После обеда супруги играли партию в бильярд. Прежде чем уйти к себе, королева обычно немного вышивала. Вечером на ужин к ним заглядывал принц с супругой. В половине двенадцатого все расходились по своим покоям.
Больше не было ни балов, ни концертов, ни комедий. Тем не менее королева принимала у себя дважды в неделю, по воскресеньям королевская семья устраивала званые обеды. В Тюильри, как и в Версале, охотно принимали аристократию и знать.
«Я не могу закончить письма, не сказав ни слова о новостях придворной жизни в Тюильри, — писал граф д'Эшерни, одному из своих друзей. — Здесь собирается весьма знатное общество; я такого не видел даже в Версале. Огромный зал, действительно огромный, был заполнен людьми. […] Меня поразила одна вещь — представители революции и контрреволюции в одном салоне. В зале я встретил и герцога, и архиепископа, и депутата Собрания. В Париже такого не было уже очень давно». Эти октябрьские дни сильно изменили ход революции. Национальное собрание последовало в Париж за королем. В Собрании еще оставалось несколько «аристократов», которых называли
Мария-Антуанетта, казалось, «забыла все, что было личным, и интересовалась лишь общественными делами, не желая влиять на них». Она соглашалась во всем с мнением короля. Все их действия сводились к тайным декларациям, тайным посланиям. С 12 октября король возглавил Бурбонов в борьбе против всех актов, которые были выпущены после 14 июля. Он осознавал себя монархом, поступки и действия которого не были больше свободными. Он передавал свои тайные послания через некоего Фонбрюна, секретного агента, рекомендованного испанским послом. Королева лично попросила Фонбрюна узнать об истинных намерениях Карла IV по отношению к Людовику XVI. Несмотря на то, что ее мысли растекались, она хотела, чтобы «между монархами образовался союз реставрации французской монархии». Она также хотела получить от испанского короля определенные денежные субсидии для оплаты тайных агентов, в которых король и сама королева отныне так нуждались.
Ожидая поддержки со стороны иностранных монархов, Людовик XVI и Мария-Антуанетта опасались последствий, которые могут породить внешние союзники при столкновении с внутренними. Так, например, они были крайне удивлены инициативой, которую взял на себя граф д'Артуа в Турине. Принц просил Иосифа II, «обращаясь к нему с самыми нежными чувствами, […] помочь зятю и поддержать сестру, а также выполнить свой долг перед верным союзником во имя спокойствия во всей Европе». Он убеждал императора, что все принцы и он сам готовы взять в руки оружие и пролить кровь «до последней капли ради своего короля и Отечества». Это письмо «было для королевы большим удивлением и вызвало у нее недовольство», — писал Мерси. Император поступил довольно мудро с этим чрезмерно активным принцем. «Если бы Вы хотели счастья для Франции, то и король, и королева, и все, от кого это зависело, не упустили бы ни единого средства для восстановления счастья и покоя в стране. И для этого надо прежде всего устранить противостояние, во главе которого стоит партия, называющая себя аристократами. Я не знаю почему, но тот, кто слаб характером, всегда пытается найти силу вовне, осознавая свою несостоятельность сделать добро, он творит зло, и именно это может привести к краху королевство и его личность. Отставки министров, средоточие войск вокруг Парижа — все это вызвало к жизни иллюзию самых коварных и ужасных планов, которые якобы замышлял король против народ, который и без того напуган и истощен. […]
А если все это вызовет гражданскую войну, когда провинция пойдет на столицу или другую провинцию, брат станет сражаться против брата, горожанин — против другого горожанина, как в таком случае собираетесь Вы спасать своего короля? […] Поверьте мне, брат мой, […] никакой поступок не остановит сейчас всех этих несчастий, не вернет Вас на родину и не изменит общественного мнения против Вашей партии
Об этом письме не знали ни в обществе, ни придворные. Разумеется, оно вызвало бы поддержку и одобрение со стороны многих слоев населения. Зато попытки графа д'Артуа стали широко известны, и, безусловно, все решили, что он действовал с согласия или даже по просьбе королевы. Однако, по словам Мерси, Мария-Антуанетта аплодировала ответу императора/ Иосиф написал и лично сестре. К сожалению, это письмо (как многие другие, которые отправлял ей Иосиф) не сохранилось до наших дней. Мы можем лишь предположить, что император
Мирабо по-прежнему оставался лидером Собрания. Оставаясь на страже буржуазной революции, основу которой предложил именно он, оп старался поддержать королевскую власть во избежание контрреволюции и народной диктатуры. Он мечтал совершить революцию совместно с монархией, став первым министром короля. Разочарованный Людовиком XVI с момента открытия Генеральных штатов, он разработал идею смены династий в пользу герцога Орлеанского, который в его глазах представлял оплот английской конституционной монархии — той, что Мирабо хотел установить во Франции. Однако герцогу помешала нехватка силы и размаха, из-за чего его предложение не было поддержано, однако в эти октябрьские дни он старался сблизиться с королем и искал его защиты и поддержки. Мирабо же был тогда сильно связан с графом де Ламарком, бельгийским аристократом, сторонником идеи императора, который теперь был депутатом Собрания. Королева не изволила выслушать этого умеренного человека, который когда-то служил ее матери и кого она знала с момента приезда во Францию. Отношение с Мирабо вызывали у нее недоверие к этому человеку. Ламарк прекрасно понимал все, с трибуны он однажды заявил, что хотел быть полезным королю, когда министры увидят силу и власть Собрания. 7 октября Мирабо обратился к Ламарку: «Если у вас есть средство, чтобы повлиять на короля и королеву, убедите их, что Франция и они погибнут, если королевская семья не уедет из Парижа. Я займусь планом, который позволит обезопасить их отъезд: сможете ли вы убедить их в том, что они могут полностью положиться на меня?». Ненависть государей к этим деклассированным аристократам, которые в их глазах выглядели такими же бунтовщиками, удвоилась после ужасных октябрьских событий. Мария-Антуанетта полностью винила во всем герцога
