творил зло по глупости: значит, надо ее спасти, хоть она и подает нацистским офицерам еду, которой нам так не хватает.
Жак подходит к окну; из зала его можно принять за несчастного оголодавшего парня, который хочет насладиться хотя бы видом пищи. Немецкий капитан видит Жака, улыбается ему и поднимает бокал. Жак отвечает ему улыбкой и пристально смотрит на официантку. Это молоденькая женщина с округлыми формами - сразу видно, что ресторанные припасы достаются и ей самой, и, возможно, ее семье. Но разве ее осудишь за это? Жить-то ведь надо, и в наши трудные времена каждый старается выплывать, как может.
Эмиль сгорает от нетерпения; вдалеке, на углу темной улицы, молоденький новичок держит велосипеды взмокшими руками. Наконец официантка встречается взглядом с Жаком, он делает ей знак, она кивает, медлит секунду и направляется в сторону кухни. Она всё поняла, эта пухленькая официанточка. И вот доказательство: когда хозяин ресторана входит в зал, она хватает его за руку и решительно тащит в кухню. Теперь все происходит в считанные секунды. Жак подает сигнал Эмилю; фитиль каждой гранаты уже налился багровым огнем, чека выдернута, окна разбиты, и гранаты катятся по полу ресторана. Эмиль не может удержаться и привстает, чтобы увидеть развязку.
– Гранаты! Ложись! - вопит Жак. Взрывная волна валит Эмиля наземь. Он слегка оглушен, но сейчас не время падать в обморок. Едкий дым вызывает у него судорожный кашель. Он харкает, и по его руке течет густая кровь. Слава богу, ноги пока слушаются, значит, не все пропало. Жак хватает Эмиля за плечо, и они оба бегут в ту сторону, где стоит новичок с тремя велосипедами. Эмиль свирепо жмет на педали, Жак мчится рядом, но ехать нужно осторожно - мостовая очень скользкая. Там, сзади, жуткий кавардак. Жак оглядывается: не отстал ли новичок? По его расчетам, до главного фейерверка осталось не больше десяти секунд. Ага, вот оно: небо вспыхивает, это рванули обе бомбы. Взрывная волна сбивает новичка с велосипеда, Жак хочет развернуться, но отовсюду уже набегают солдаты, и двое из них хватают отбивающегося парня.
– Жак, черт возьми, глянь вперед! - кричит Эмиль.
Впереди, на перекрестке, полицейские устроили заслон: наверняка тот, кому они дали сбежать, успел вызвать подкрепление. Жак выхватывает револьвер, спускает курок, но слышит только сухой щелчок. Метнув взгляд на оружие, но не теряя при этом равновесия и не упуская из виду цель, он видит открывшийся барабан - еще повезло, что не вылетели патроны. Жак колотит пистолетом о руль велосипеда и, вернув обойму на место, трижды стреляет; полицейские разбегаются, освободив дорогу. Жак догоняет Эмиля.
– Да ты весь в крови, старина.
– У меня сейчас башка лопнет, - бормочет Эмиль.
– Малыш упал с велосипеда, - сообщает Жак.
– Так, может, вернемся? - спрашивает Эмиль, собираясь затормозить.
– Жми дальше! - приказывает Жак. - Они его уже сцапали, а у меня только две пули осталось.
По улицам разъезжают полицейские автобусы. Эмиль опускает голову и старается ехать как можно быстрей. Если бы не спасительный ночной мрак, окровавленное лицо сразу выдало бы его. Эмилю очень плохо, страшная боль сверлит, жжет огнем голову, но он старается ее превозмочь. Их молоденькому товарищу, упавшему наземь, придется куда хуже: его ждут пытки. И когда на его голову обрушатся удары, крови будет гораздо больше.
Кончиком языка Эмиль нащупывает во рту кусочек металла, пробившего щеку. Осколок его собственной гранаты - вот идиотство! Но он специально подошел как можно ближе, иначе был риск промахнуться.
Задание выполнено; если я теперь сдохну, что ж, тем хуже, думает Эмиль. Голова у него кружится, глаза застилает багровая пелена. Жак видит, как велосипед Эмиля клонится набок, он подъезжает вплотную, хватает друга за плечо.
– Держись, мы уже почти дома!
Навстречу им бегут полицейские, они спешат туда, где прогремел взрыв. На парней никто не обращает внимания. Последний перекресток, спасение уже совсем близко, через несколько минут можно сбавить скорость.
В дверь барабанят, я открываю. На пороге Эмиль с окровавленным лицом, его поддерживает Жак.
– Стул найдется? - спрашивает он. - А то Эмиль что-то приустал.
И только когда Жак закрывает за собой дверь, я обнаруживаю, что в их группе одного не хватает.
– Нужно вытащить у него из щеки осколок гранаты, - говорит Жак.
Он прокаливает лезвие своего перочинного ножа на огоньке зажигалки и делает надрез на щеке Эмиля. Боль становится невыносимой, она буквально пронзает сердце и доводит до обморока; в эти мгновения я поддерживаю Эмилю голову. Эмиль борется с накатывающим бесчувствием, он не хочет терять сознание, он думает о том, что произойдет в ближайшие дни, о тех ночах, когда его попавший в беду товарищ подвергнется пыткам; нет, Эмиль не поддастся слабости. И в тот миг, когда Жак вырывает железный осколок из щеки Эмиля, тот вспоминает лежащего посреди мостовой немецкого солдата, разорванного в клочья его бомбой.
10
Вот и прошло воскресенье. Я повидался с братом; он совсем отощал, но не жалуется на голод. У меня больше язык не поворачивается называть его младшим братишкой, как прежде. За эти несколько дней он очень возмужал. По правилам безопасности, мы не должны рассказывать друг другу о проведенных акциях, но я и без слов читаю в его глазах, какую суровую жизнь он ведет. Мы сидим на берегу канала и говорим о нашем доме, о прошлой жизни; увы, даже от этих воспоминаний его взгляд не смягчается. И нашу беседу то и дело прерывают долгие паузы. Вдалеке над водой бессильно качается на погнутых опорах подъемный кран - у него вид агонизирующего больного. Возможно, это дело рук Клода, но я не имею права спрашивать его об этом. Он догадывается, о чем я думаю, и говорит с усмешкой:
– Это ты его так уделал?
– Нет, я думал, это твоя работа…
– Я вывел из строя шлюз чуть выше по течению и могу гарантировать, что он не скоро опять заработает, но что касается крана, я тут ни при чем.
Нам достаточно было посидеть вот так, рядышком, всего несколько минут, и мы снова почувствовали наше родство, и он снова стал моим младшим братишкой. Он говорил таким тоном, как будто извинялся за глупую проделку - взрыв шлюзового устройства. А ведь он на много дней прервал доставку важных запчастей для немецкого военного флота, которые переправлялись по каналу из Атлантики в Средиземное море! Клод смеялся, я потрепал его по взъерошенным волосам, и меня тоже разобрал смех. Иногда братская солидарность бывает сильнее любых запретов. Погода стояла ясная, да и голод брал свое. Ладно, запрещено так запрещено, тем хуже.
– Как ты отнесешься к прогулке в район площади Жанны д'Арк?
– Это еще зачем? - с подозрением спросил Клод.
– Ну, например, поесть чечевичного супчика.
– На площади Жанны д'Арк? - переспросил Клод, подчеркивая каждое слово.
– А ты знаешь какое-нибудь другое место?
– Нет, но если нас там засечет Ян, знаешь, что нам будет?
Я попытался было разыграть непонимание, но Клод раздраженно пробурчал:
– Не знаешь, так я тебе скажу: мы рискуем испортить себе воскресенье.
Нужно заметить, что вся наша бригада получила строжайшие инструкции относительно бистро на площади Жанны д'Арк. Кажется, это заведение первым обнаружил Эмиль. Оно обладало двумя преимуществами: там можно было поесть за сущие гроши, почти даром, и к тому же досыта; одно это ощущение стоило всех изысканных блюд в мире. Эмиль не преминул сообщить адресок ребятам, и мало- помалу бистро стало ломиться от посетителей.
