Энцо чуточку развеселился; до чего же приятно видеть его улыбку!
– А как твоя нога?
Взглянув на свою забинтованную конечность, он пожал плечами.
– Н-да… не могу сказать, что от нее очень уж приятно пахнет!
– Ладно, пускай поболит, - все лучше, чем самое страшное, верно?
– Не волнуйся, Жанно, я и сам это знаю; любая боль легче, чем пули, когда они дробят кости. А теперь беги, не то опоздаешь.
Внезапно Энцо жутко бледнеет, а я получаю жестокий пинок в спину, отдавшийся болью во всем теле. Напрасно он кричит:
– Мерзавцы, оставьте его в покое! - охранники безжалостно избивают меня, я падаю на пол, корчась под ударами сапог. Кровь брызжет на каменные плиты. Энцо поднимается на ноги и, держась за прутья оконной решетки, умоляет отпустить меня.
– Ага, как видишь, он прекрасно стоит, когда хочет, - злобно ухмыляется сторож.
Мне бы потерять сознание, не чувствовать больше града ударов, разбивающих лицо. Как же она далека - обещанная весна - в эти холодные майские дни!
27
Я медленно прихожу в себя. Лицо болит, губы склеены запекшейся кровью. Глаза так заплыли, что невозможно разглядеть, горит ли лампочка на потолке. Но через отдушину доносятся голоса, значит, я еще жив. А там, во дворе, на прогулке разговаривают мои товарищи.
Из крана во дворе, у внешней стены здания, сочится тоненькая струйка воды. Ребята по очереди подходят туда. Закоченевшие пальцы с трудом удерживают обмылок. Ополоснувшись, заключенные перекидываются несколькими словами и спешат выйти на середину двора, чтобы хоть немного согреться в солнечном луче, падающем на это место.
Надзиратели пристально смотрят на одного из наших. Взгляды у них хищные, как у стервятников. У паренька - его зовут Антуан - от страха подкашиваются ноги. Остальные заключенные сгрудились возле него, заслоняя от тюремщиков.
– Эй ты, пошли с нами! - орет старший надзиратель.
– Чего им от меня надо? - спрашивает Антуан, испуганно глядя на него.
– Иди сюда, кому говорят! - приказывает надзиратель, пробираясь между арестантами.
Друзья крепко сжимают руки Антуана; они знают - парня сейчас уведут, чтобы отнять у него жизнь.
– Не бойся, - шепчет один из них.
– Да чего им надо-то? - повторяет паренек, которого уже тащат прочь, подталкивая в спину.
Здесь всем хорошо известно, чего надо этим зверям, да Антуану и самому все ясно. Покидая двор, он бросает взгляд на друзей, посылая им последний безмолвный привет, но неподвижно стоящим людям слышится: 'Прощайте!'
Надзиратели приводят его в камеру и приказывают собрать вещи, все свои вещи.
– Все вещи? - жалобно переспрашивает Антуан.
– Оглох, что ли? Не слышал, что я сказал?
Антуан скатывает свой тюфяк - это он скатывает свою жизнь; всего семнадцать лет воспоминаний, их сложить недолго.
Тушен стоит, покачиваясь с носков на пятки.
– Давай, пошел! - бросает он, презрительно кривя толстые губы.
Антуан отходит к окну и берет карандаш, чтобы написать записку тем, кто сейчас во дворе, - ведь он их больше не увидит.
– Ну, еще чего! - рычит старший и бьет его по спине. Антуан падает.
Его рывком поднимают за волосы, такие тонкие, что в руках мучителей остаются целые пряди.
Паренек встает, берет узелок с вещами и, прижав его к животу, тащится за надзирателями.
– Куда меня ведут? - спрашивает он звенящим голосом.
– Придешь - увидишь!
Старший надзиратель отпирает решетчатую дверь камеры для приговоренных к смерти; Антуан поднимает голову и улыбается встретившему его заключенному.
– Ты чего это сюда явился? - спрашивает Энцо.
– Не знаю, - отвечает Антуан, - наверно, посадили к тебе, чтобы ты не скучал. А иначе зачем?…
– Верно, Антуан, верно, - мягко отвечает Энцо, - иначе зачем бы им тебя сюда сажать?
Антуан больше ничего не говорит; Энцо протягивает ему половину своей хлебной пайки, но парень отказывается.
– Тебе самому надо есть.
– Зачем?
Энцо встает, болезненно морщась, прыгает на одной ноге в угол, к стене и садится на пол. Положив руку на плечо Антуана, он показывает ему раненую ногу.
– Думаешь, я стал бы терпеть такие муки, если бы не надеялся на лучшее?
Антуан с ужасом смотрит на страшную рану, из которой сочится гной.
– Значит, им все же удалось?… - лепечет он.
– Ну да, как видишь, удалось. И уж если хочешь знать всю правду, у меня даже есть новости о высадке.
– Как это? Неужели сюда, в камеру осужденных, доходят такие новости?
– Конечно, малыш! И потом, запомни, эта камера вовсе не так называется. Это камера двух живых бойцов Сопротивления, живее некуда. На-ка, глянь, сейчас я тебе кое-что покажу.
Энцо роется в кармане и достает безжалостно расплющенную монету в сорок су.
– Знаешь, я ее спрятал за подкладкой.
– Не пойму только, зачем ты ее так раздолбал, - вздыхает Антуан.
– Да затем, что нужно было для начала убрать с нее петеновскую секиру [21]. А теперь, когда она совсем гладкая, посмотри, что я на ней выцарапываю.
Антуан наклоняется над монетой и читает.
– И что же это значит?
– Я еще не кончил, там должен быть девиз: 'Осталось взять еще несколько Бастилии'.
– Извини за прямоту, Энцо, но я не могу понять, то ли это что-то больно умное, то ли совсем уж глупое.
– Это цитата, Антуан. Слова не мои, однажды я услышал их от Жанно. И тебе придется мне помочь; по правде говоря, меня все время так лихорадит, что силенок осталось маловато.
И пока Антуан выцарапывает старым гвоздем буквы на монете в сорок су, Энцо, лежа на койке, рассказывает ему вымышленные новости о войне.
Эмиль теперь командует целой армией, у них есть машины и минометы, а скоро будут и пушки. Бригада сформирована заново, ребята атакуют врагов на каждом шагу.
– Так что можешь мне поверить,-заключает Энцо, - это не мы сейчас пропащие, а немцы! Да, я тебе еще не все рассказал про высадку. Знаешь, она состоится совсем скоро. Когда Жанно выйдет из карцера, англичане с американцами уже будут тут как тут, вот увидишь.
По ночам Антуан гадает, говорит ли Энцо ему правду или путает в бреду фантазии и реальность.
Утром он разматывает его повязки и, смочив их в унитазе, снова накладывает на рану. Весь день он присматривает за Энцо, вслушивается в его дыхание, обирает вшей. А в остальное время неустанно выцарапывает буквы на монете и всякий раз, закончив очередное слово, шепотом говорит Энцо, что, наверное, тот был прав: скоро они вместе увидят Освобождение.
Раз в два дня их навещает санитар. Старший надзиратель отпирает решетку и тут же снова запирает ее, на осмотр Энцо дается ровно пятнадцать минут, ни минуты больше.
Антуан только еще начал разматывать бинты Энцо и извиняется перед санитаром.
