Прошел целый час, прежде чем охранники сподобились явиться и взглянуть, кто это тут страдает и вопит, как ненормальный; пока я испускал душераздирающие стоны, мои сокамерники как ни в чем не бывало продолжали беседу.
– Неужели ребята раздобыли машины? - спрашивает Клод, не обращая никакого внимания на мои актерские таланты.
– Похоже, что так, - говорит Жак.
– Черт подери, они там, на воле, ездят на акции в машинах, а мы тут паримся без дела, как последние дураки.
– Да уж, хуже некуда, - бурчит Жак.
– Как думаешь, вернемся мы к ним или нет?
– Откуда я знаю… все может быть.
– А вдруг они нам помогут? - спрашивает мой братишка.
– Ты имеешь в виду ребят с воли? - уточняет Жак.
– Да, - продолжает Клод с радостно-мечтательным видом. - Вдруг они попробуют нас освободить?
– Вряд ли. Для этого им понадобится целая армия: на сторожевых вышках стоят немцы, во дворе французские охранники.
Брат призадумался; его надежды лопнули, как мыльный пузырь. Он садится спиной к стене - бледный, с унылой миной.
– Эй, Жанно, ты не можешь орать чуточку потише, а то мы друг друга не слышим! - ворчит он, а потом и вовсе умолкает.
Жак вдруг пристально смотрит на дверь камеры. За ней раздается шарканье ботинок по железному полу.
Щелкает заслонка, и в окошечке возникает багровая физиономия надзирателя. Он водит глазами, отыскивая источник воплей. В двери щелкает ключ, двое других поднимают меня и волокут наружу.
– Дай бог, чтобы это было серьезно, раз ты побеспокоил нас в неурочное время, иначе мы у тебя живо отобьем охоту к прогулкам, - говорит один из них.
– Верно, можешь не сомневаться! - подтверждает второй.
А мне наплевать, пусть зададут какую угодно трепку, лишь бы доставили в лазарет, к Энцо.
Он лежит на койке в лихорадочном полусне. Санитар принимает меня и велит лечь на каталку возле Энцо. Дождавшись, когда сторожа выйдут, он обращается ко мне.
– У тебя действительно что-то болит или ты притворился, чтобы дать себе передышку на пару часов?
Я со страдальческой гримасой указываю ему на живот; он ощупывает меня, колеблется.
– Тебе уже удаляли аппендикс?
– Кажется, нет, - лепечу я, не задумываясь о последствиях своего ответа.
– Давай-ка я тебе кое-что разъясню, - сухо говорит санитар. - Если ты будешь настаивать на своем 'нет', то вполне возможно, что тебе располосуют живот и удалят воспаленный аппендикс. Конечно, в таком варианте есть свои преимущества: ты поменяешь две недели в камере на такой же срок в хорошей постели и с гораздо лучшей жратвой. Если тебе предстоит суд, его отложат ровно на такой же срок, а если ты оклемаешься и твой приятель все еще будет здесь, вы даже сможете поболтать друг с другом.
Санитар вытаскивает из кармана халата пачку сигарет, протягивает одну мне, другую сует в рот и продолжает, еще более внушительным тоном:
– Конечно, в этом есть и свои минусы. Во-первых, я не хирург, а только экстерн, иначе, как ты понимаешь, не был бы санитаром в тюрьме Сен-Мишель. Но учти следующее: я не утверждаю, что у меня нет шансов успешно тебя прооперировать, свои учебники я знаю наизусть; с другой стороны, ты должен понять, что лучше тебе попасть в более опытные руки. Кроме того, не хочу от тебя скрывать, что гигиенические условия здесь не блестящие. Всегда есть опасность занести инфекцию, и в этом случае, скажу тебе прямо, может развиться такой сепсис, который прикончит тебя гораздо вернее, чем рас- стрельный взвод. Так что давай-ка я выйду на минутку покурить, а ты пока постарайся вспомнить, откуда у тебя вот этот шрам внизу живота - не от операции ли аппендицита?
И санитар вышел из комнаты, оставив меня наедине с Энцо. Я растолкал своего товарища и, кажется, оторвал его от приятного сна, поскольку он открыл глаза, блаженно улыбаясь.
– Ты как сюда попал, Жанно? Тебя что, охранники вздули?
– Нет-нет, со мной все в порядке, просто решил тебя проведать.
Энцо сел на постели; теперь, судя по тому, как изменилось выражение его лица, он окончательно проснулся.
– Вот это да! Значит, ты устроил этот спектакль только для того, чтобы меня повидать?
Вместо ответа я кивнул; по правде сказать, я был здорово взволнован встречей с моим другом Энцо. И чем больше я глядел на него, тем сильней волновался: мне чудился рядом с ним Марьюс в кинотеатре 'Варьете', а рядом с Марьюсом - Розина, и она мне улыбалась.
– Не стоило так трудиться, Жанно, я ведь скоро смогу ходить, я уже почти здоров.
Я опустил глаза, не зная, с чего начать разговор.
– Ну что, дружище, я вижу, тебя эта новость радует, - добавил Энцо.
– Конечно, но, по правде сказать, лучше бы ты чувствовал себя похуже, понимаешь?
– Нет, не понимаю!
– Слушай внимательно. Как только ты встанешь на ноги, они выведут тебя во двор и прикончат. Но пока ты не можешь ходить, тебе будут давать отсрочку и к столбу не поставят. Теперь понял?
Энцо не ответил. Мне было стыдно за свои жестокие слова: кому приятно слышать такое? Но я хотел помочь ему, хотел спасти от смерти и потому отбросил смущение.
– Постарайся затянуть свое выздоровление, Энцо. Главное, выиграть время - ведь высадка когда- нибудь да состоится.
Энцо резким жестом откинул простыню и обнажил ногу. Она была исполосована страшными шрамами, но раны уже почти затянулись.
– А как же быть с этим?
– Жак пока не знает, но ты не беспокойся, мы найдем какое-нибудь средство. А пока притворись, будто тебя снова мучат боли. Если хочешь, я тебе покажу, как это делается, я здорово навострился симулировать.
Но Энцо сказал, что это излишне: у него еще слишком свежи воспоминания о своих реальных болях. Тут я услышал шаги возвращающегося санитара; Энцо сделал вид, будто снова задремал, а я отвернулся к другому краю каталки.
Хорошенько поразмыслив, я предпочел успокоить человека в белом халате и сообщил ему, что за время этой короткой передышки ко мне вернулась память, и я почти уверен в том, что в возрасте пяти лет перенес операцию аппендицита. Во всяком случае, сейчас боль как будто утихла, и я могу вернуться в камеру. Санитар сунул мне в карман несколько серных пастилок, чтобы было от чего прикуривать сигареты. А уводившим меня охранникам он сказал, что они правильно поступили, доставив меня сюда: у больного, мол, была непроходимость кишечника в начальной стадии, и это могло скверно кончиться; если бы не они, парень даже рисковал загнуться.
Так что когда надзиратели вели меня по мосткам обратно в камеру и один из них, совсем уж тупой, заявил, что спас мне жизнь, пришлось его благодарить; я до сих пор с отвращением думаю о своем 'спасибо' и только при мысли, что пошел на это ради Энцо, забываю о стыде.
Вернувшись в камеру, я сообщаю ребятам новости об Энцо и впервые вижу людей, опечаленных известием о выздоровлении друга. Вот до чего было сумасшедшее время: жизнь утратила нормальную логику, все встало с ног на голову.
Мы расхаживали взад-вперед по камере, заложив руки за спину и соображая, как можно спасти жизнь нашего товарища.
– На самом деле все очень просто, - рискнул я сказать, - нужно найти средство, мешающее заживлению ран.
– Вот спасибо, Жанно, - пробурчал Жак. - А то мы бы сами не догадались!
Мой братишка, мечтавший когда-нибудь пойти учиться на врача - что в данной ситуации
