Милый друг,
я считаю, что время мое лучше всего употреблено тогда, когда оно идет на пользу тебе. Большая часть его — давно уже твое достояние, теперь же ты получаешь все безраздельно. Решительная минута пришла; произведение мое скоро предстанет перед публикой. Одних контуров и общего колорита недостаточно, чтобы обратить на него внимание и вызвать всеобщее одобрение, — нужны завершающие мазки, искусные и тонкие…
Я удалился от дел вовремя, как насытившийся гость, или, как еще лучше говорит Поп, пока тебя не высмеют юнцы. Мое угасающее честолюбие сводится единственно к тому, чтобы быть советником и слугою твоего растущего честолюбия. Дай мне увидеть в тебе мою возродившуюся юность, дай мне сделаться твоим наставником и, обещаю тебе, с твоими способностями и знаниями ты пойдешь далеко. От тебя потребуются только внимание и энергия, а я укажу тебе, на что их направить…
Первые два года пришлось побегушничать при посольстве в Брюсселе. Ничего, будь ты и принцем, начинать надо снизу, понюхать черную работу… Горечь в том только, что пока успеваешь помудреть, времена меняются, вчерашний выигрыш становится проигрышем. Лесть, интрига и подкуп всесильны всегда и всюду, но если раньше с этими горгоньими головами соперничали, вопреки всему, дарования, то теперь все забито развратной бездарью, везде восседают неучи из сановных семейств, у которых за душой ничего, кроме происхождения.
А у нас как раз этот пункт подмочен — единственный, но удобный повод для сведения счетов. Георг II, король по недоразумению, двадцать лет дрожал за долю наследства от любовницы своего производителя, с чьей незаконной дочкой нам довелось породниться. И вот этот мелкий хлыщ, которого после похорон хвалили за то, что он умер — под предлогом не чего-либо, а незаконнорожденности, отказал нам в должности резидента при австрийском дворе. Но мы не пали духом, мы вступили в парламент, и что ж из того, что наш первый спич оглушительно провалился. Пять минут сплошные запинки ('Выплюньте рыбью кость!' — крикнул с третьего ряда подонок Уолпол-младший), затем кашеобразная галиматья — и — уже под добивающие иронические хлопки — нечто среднее между членораздельной речью и барабанной дробью. Ничего, мальчик мой, я начинал не лучше…
Не собираясь делать тебе комплименты, я с удовольствием могу сказать тебе, что порядок, метод и большая живость ума — вот все, чего тебе недостает, чтобы сделаться видной фигурой. У тебя гораздо больше положительных знаний, больше способности распознавать людей и гораздо больше скромности, чем обычно бывает у людей твоего возраста, и даже, могу с уверенностью сказать, значительно больше, чем было у меня в твои годы. Преследуй свою цель упорно и неутомимо, и пусть всякая новая трудность не только не лишает тебя мужества, но, напротив, еще больше воодушевит…
…Нет, с парламентом ни в какую: за два-три дня до предстоящего выступления теряется сон, появляются какая-то сыпь, отечность, лихорадит…
Нервы, уговаривает себя лорд, но, мальчик мой, если б побольше страсти, здоровой злости!.. Сказывается пассивность твоей натуры и моя ошибка в первые годы, когда я в нетерпении требовал от тебя слишком многого…
Лорд это понял с запозданием, при разговоре с Джаспером, лучшим из королевских егерей. Беседа шла о пойнтерах. Честерфилд спросил, отчего у герцога Мальборо, страстного дрессировщика, охоты всегда бывали неудачными. Джаспер ответил: 'Смолоду задерганная собака крайне неохотно поднимает дичь, милорд'.
Что же, укрепимся, отложенное не потеряно. Цезарь начинал завоевание Рима с провинций, а мы перебьемся еще немного на скромной должности в Гамбурге, поупражняем речь, будем громко читать стихи.
У тебя есть основания верить в себя и есть силы, которые ты можешь собрать. В ведении дел ничто не обладает таким действием и не приносит такого успеха, как хорошее (хоть и скрытое от других) мнение о себе, твердая решительность и неодолимая настойчивость. Если один способ оказывается негодным, пробуй другой…
Ну вот и первый прыжок повыше: назначение экстраординарным посланником в Дрезден. Мальчик не сдался, борется, опыт поражений пошел на пользу. А как развился, какой утонченный ум и глубокие суждения. Привел как-то замечательный афоризм:
КОГДА ДУША ЖИВЕТ НЕ ПО-БОЖЕСКИ
(или 'не по-своему'? — не расслышал) —
ТЕЛО ЛЮБЫМИ СПОСОБАМИ СТРЕМИТСЯ
ИЗГНАТЬ ЕЕ ВОН, КАК ИНОРОДНЫЙ
ПРЕДМЕТ — кто же, кто это сказал… Какими способами…
Да, немалое наслаждение — теперь уже единственное — беседовать, спорить, болтать, хоть и через тридевять земель, о делах текущих, о новостях и сплетнях, о перспективах, которых нет, о людях с их глупостями и гнусностями, обо всей этой карусели, которая вдруг снова гонит по жилам замерзшую кровь и обретает азартный смысл… Увы, почерк тридцатишестилетнего мальчика по-прежнему мелкозубчат и водянист, а перо не слишком-то щедро…
Вежлив, заботлив, но скрытен, по-прежнему скрытен. Хоть бы раз поделился чем-нибудь из того, что можно доверить интимному другу. Как ни намекал, ни выспрашивал, иной раз даже в форме чересчур вольных советов и пикантных признаний — в ответ стена. Неужели до сих пор монашеское существование?..
Сегодня утром я получил от тебя письмо, где ты упрекаешь меня, что я не писал тебе на этой неделе ни разу. Да, потому что я не знал, что писать. Жизнь моя настолько однообразна, что каждый последующий день недели во всем похож на первый. Я очень мало кого вижу и ничего не слышу в буквальном смысле…
…Что это… зачем… почему эта вода, мутная вода, и откуда рыбы, белые рыбы с пустыми глазами… почему бьют часы, не слышу, не должен слышать… почему так ускорился этот бой, неужели сломались…
Еще темно…
Последние два твоих письма чрезвычайно меня встревожили. Мне кажется только, что ты, как то свойственно больным, преувеличиваешь тяжесть твоего состояния, и надежда эта немного меня успокаивает. Водянка никогда не наступает так внезапно (…)
Сырым хмурым утром 18 ноября 1768 года, через два дня после того сновидения, камердинер Крэгг вошел в кабинет графа, против обыкновения, без вызова колокольчиком. Протянул записку: МИЛОРДА ПРОСЯТ ПРИНЯТЬ МИСС СТЕНЕП
…Что за Стенеп… Невозможно как обнаглели эти торговцы. Попросите не беспокоить.
Крэгг удалился, отвесив поклон.
Минут через двадцать явился снова.
МИСС СТЕНЕП СУПРУГА СЭРА ФИЛИПА ИМЕЮТ СООБЩИТЬ
Бой часов Вестминстерского аббатства.
Стенхоп-младший — Стенхопу-старшему (ненаписанное письмо)
Папа, прости, знобит, должно кончиться, не огорчайся, я никогда не показывал тебе свой аквариум, прости, ради бога, я не читаю твои письма, я больше не могу, их читает Юджиния, она ими восхищена, законченная система воспитания говорит она, да, законченная, ты не знаешь Юджинию, это моя жена, она не из аристократок, прости, у тебя два внука, папа, ты меня любишь, но если бы раньше, если бы раньше ты узнал меня, папа, я тоже не знаю тебя, не знаю, ты предостерегал меня от ошибок, но не дал, не дал мне меня, сперва я боялся, что ты разлюбишь, потом стал бояться твоей любви, а страшнее всего были твои похвалы и скрываемые разочарования, я не мог двигаться, ты связал меня, кровный друг, благодетель, каждый шиллинг, но ни в одной твоей строчке я не нашел, как мне быть, ты не заметил, что я левша, ты только всаживал в меня это внимание, все кончилось раньше начала, потому что это был сон, я был рыбой в духах и видел осьминога с твоим лицом, он давил меня глазами, твоими, моими, твоими, я давно догадался, всю жизнь ты просил у меня прощения за то, что родил, но зачем же, зачем ты заставил меня жить правой стороной, я жил ею для тебя одного, а для себя только левой, папа, прости.
Каждое утро по улицам Лодона медленно едет известная всем карета. Две белые и две караковые шагают устало и безучастно, им давно уже пора на покой, но возле Гайд-парка одна из белых, бывшая
