Ошибки здоровья

еще усилие...

— Такие пациенты не поддаются гипнозу?

— Наоборот, поддаются со всем возможным усердием и входят в самые глубокие трансы.

Только вот лечебные результаты предельно скромны.

Повышенная гипнабельность — оборотная сторона медали совсем иной... Подсознательно танатофобик желает не вылечиться, а только лечиться, лечится, бесконечно лечиться. Ваг почему так трудно, долго и нудно лечатся и клаустрофобии, и агорафобии, и всевозможные ипохондрии. И обязательно, закон: как ни посмотришь — рядышком с таким пациентом или пациенткой находится кто-то дееспособный, заботливый и послушный — супруг или родитель, верная подруга или преданный доктор... 

Да, внутри у этих милых и, кажется, разумных созданий сидит, неведомо для них, вампиричный младенчик — слепой вроде бы, но и страшно зоркий — мертвою хваткой вцепляющийся во всякого, кто подаст им надежду на иждивенческую безопасность. 

— Да, знаю и по себе: под предлогом боязни смерти очень удобно от жизни прятаться... Сама твоя «должность» больного страхом и оказывается пятачком безопасности...

С вами такого, наверное, не бывало...

— Зря так думаете. Пережил и я ужасы «приближения» и кошмарную унизительность страха... Судорога утопающего, тянущего ко дну своего спасителя... Нюанс в том, что спаситель этот — ты сам.

— Что помогало в такие моменты?

Как и при всех страхах. Доктор Торобоан: парадоксальная психотерапия. Страшно? Пусть будет еще страшней, до упора...

Роль Доктора Торобоана сыграл для меня однажды мой друг Юлий Крелин, хирург и превосходный писатель.

Встретились мы случайно в московском Доме литераторов. Сидели в фойе, болтали. Вдруг резко мне поплохело. Казалось — вот-вот...

Я не сказал ни слова, но Юлик увидел мое состояние и кого-то послал принести воды. Пока несли (мне показалось, что вечность), сказал, улыбнувшись: «Что, прихватило? Не трепыхайся, коллега, помирай смело. Смертность стопроцентна, сам знаешь». — «Ага... Это ты меня психотерапевтируешь?» — «Ну... И себя впридачу».

Ухмыльнулись оба, и сразу же я почувствовал себя на чуть-чуть увереннее — этого оказалось достаточно, чтобы мозг успел отдать сердцу команду «держаться» и что-то во мне спружинило и пошло вверх — как поднимается в отчаянном усилии рука армреслингового бойца, уже почти припечатанная...

С этого дня, прямо с этой минуты пошел на поправку.

Вот такая польза всего лишь от напоминания общей Истины и того, что ты не исключение из нее.. 

— А сейчас вы смерти боитесь?

— Вот прямо сейчас? Нет повода.

— А если бы был?.. Какой-нибудь приступ...

— Наверно, боялся бы, если бы успел испугаться.

Или если позволил бы себе это.

— Мысль о неизбежности смерти не вызывает у вас ужаса, не угнетает?.. «Мудрый всегда готов» — к вам относится?

— Нет, это не про меня, я человек, всего лишь кое-что знающий благодаря профессии. В отношении к смерти, равно как и к боли, страданию, действуют обычные человеческие защиты.

— Какие?

— Забвение, вытеснение. О смерти не думается, даже если есть основания. Не пускается эта мысль в сознание — что-то ее отталкивает, даже если добросовестно стараешься думать и понимаешь: надо... А если все-таки думаешь, то чем больше — тем, как ни странно, спокойне... Природа, при всей жестокости, довольно гуманна.

Как еще Гиппократ заметил, долгое страдание не бывает сильным, а сильное не бывает долгим. А сверхсильное страдание, околосмертное, либо протекает вообще за гранью всякого восприятия, как, например, при болевых шоках с отключкой, либо очень быстро и хорошо забывается, как родовые муки...

— Что еще вам помогает от страха смерти?

— Работа. Музыка. Дети. Память и размышление.

Природа. Любовь... Все человечество, размышляющее о смерти с тех пор, как обрело дар размышлять...

Экклесиаст, Марк Аврелий, Будда, Хайям, Монтень, Вивекананда, Ауробиндо, Толстой, Бердяев, Семен Франк, Владимир Соловьев, Януш Корчак, Александр Мень... И Спиноза, и Пушкин...

— «Философствовать — значит учиться умирать», это и я себе повторяю, но туго выходит...

— А у кого не туго? Это ведь уже запредельная задача, всежизненная. В числе первейших моих докторов — великий Сенека. В «Письмах к Луцилию» о смерти все сказано почти исчерпывающе и так, что вместо бессмысленного восстания против неизбежного воцаряется в душе мир. Чего бояться, если и смерть не страшна?..

— А я сомневаюсь, что страх смерти, как вы сказали, — отец всех страхов. Маяковский смерти не боялся, а микробов боялся, насекомых боялся, имел еще кучу бзиков, был одержим чувством вины и совершенно детским боязливым тщеславием...

— Кто же сказал, что детки всегда послушны?.. Все норовят жить своей жизнью. Страх смерти часто приходит к нам просто от нечего делать, а при явных угрозах жизни дрыхнет, как глухой пес.

— И все же — его можно преодолеть?

— Страх смерти не «преодолевается», а переодевается в одежды духовности — и не какими-то особыми усилиями, а внутренним дозреванием. Посильным додумыванием того, о чем не думается, как ни стараешься, а то вдруг думается поневоле. И от чего так хочется убежать обратно в бездумье...

— Но доктор Крелин, по-моему, сообщил вам не всю Истину. Со стопроцентностью смертности я категорически не согласен. Факт смертности не всеобъемлющ. Еще не доказано, что умирать обязателъно, не доказана неизбежность смерти.

— Хотел бы с вами согласиться. Аргументация?..

— Я читал о некоторых выкладках палеоантропологов. Число людей, живущих сейчас на Земле, примерно равно числу умерших за всю прошедшую историю нашего вида. Умерла, стало быть, только часть из рожденных, некая часть. Умрут ли и все остальные? Это ведь пока еще не известно.

— Но на основании прошлого опыта...

— Опыт — большой прогнозист, но еще больший гипнотизер. Не вы ли писали, что мы живем под гипнозом реальности?

— Я.

— Но не полной реальности, заметили вы же.

Часть посуды побита — надо ли верить, что непременно побьется и остальная?.. Часть родившихся умерла, остальные живут. Смерть относится только к прошлому. Почему мы должны думать, что как было раньше, так будет и дальше?..

— Думать мы не должны. Солнце не должно восходить, а восходит. Умирать мы не должны, а приходится.

— Ну и что ж, что ПОКА приходится?.. До космических полетов все предметы, отрывавшиеся от земли, падали обратно лишь потому, что не было средств вывести их за пределы земного тяготения. Когда я увидал на экране состояние невесомости в космосе, сразу ёкнуло: это ведь прообраз бессмертия, его физическая метафора!.. Неужели вы не верите, что бессмертие неизбежно?

— Насчет тела от надежд воздерживаюсь, зато вера в бессмертие души для меня уже не вера, а знание.