— У меня для вас две новости.
— Начните с той, что похуже! — потребовала Кейра, потягиваясь.
— Вы оказались правы: даже с помощью того алмазного инструмента, которым я перед вами хвастал, мне не удалось отделить ни малейшего кусочка от вашего украшения.
— Я вас предупреждала. А хорошая новость?
— Одна лаборатория в Германии может выполнить наш заказ в течение недели.
— Это, наверное, обойдется недешево?
— Не берите в голову, пусть это будет моим вкладом в наше общее дело.
— Об этом не может быть и речи, Айвори, да и с какой стати?
— Господи, ну почему нужно обязательно искать всему причину? Радость открытия — достаточно веский довод? А вам, значит, подавай причину! Ну так слушайте: ваш таинственный камешек не давал мне уснуть до самого утра, а поверьте, для старика, который весь день зевает от скуки, это дорогого стоит, куда больше, чем какая-то мелочь, которую просит лаборатория.
— Тогда пополам — или никак!
— Ладно, пополам. Вы не против, если я сам отошлю им ваше сокровище? Придется вам с ним на время расстаться.
Вопрос профессора застал Кейру врасплох, она привыкла, что кулон всегда висит у нее на шее, и ей стало не по себе, однако профессор пылал таким энтузиазмом, так радовался возможности открыть новую тайну, что она не решилась пойти на попятную.
— Думаю, я смогу его вам вернуть уже в среду. Отошлю его в лабораторию курьерской почтой. А тем временем обложусь старыми книгами и попытаюсь отыскать изображение, хоть сколько-нибудь напоминающее наш объект.
— Вы уверены, что хлопоты, которые вы взвалили на себя, не напрасны? — спросила Кейра.
— О каких хлопотах вы говорите? Мне это доставляет радость. А сейчас я должен вас покинуть, меня ждет работа, и все благодаря вам!
— Спасибо вам, Айвори! — сказала Кейра и положила трубку.
Прошла неделя. Кейра постепенно налаживала отношения с коллегами и друзьями, с которыми давно не общалась. Каждый вечер она ужинала с кем-нибудь в маленьком парижском ресторанчике или в квартире своей сестры. Разговоры крутились вокруг одних и тех же тем, совершенно не интересовавших Кейру, и ей всякий раз делалось скучно. Однажды, после ужина, где все говорили больше обычного, Жанна даже упрекнула Кейру за рассеянность.
— Если эти встречи тебе так осточертели, зачем ты на них ходишь? — сурово отчитывала ее Жанна.
— Да не осточертели они мне вовсе!
— Когда ты окончательно заскучаешь, предупреди, я заранее подготовлюсь к спектаклю. За столом ты была похожа на моржа, под которым провалился лед.
— Жанна, а как ты сама умудряешься выносить подобные разговоры?
— Это называется «общаться».
— Общаться? — рассмеялась Кейра и подозвала такси. — Тот тип, что нахватал общих мест из всех газет и толкал бесконечную речь о кризисе, — он с нами общался? Как и его сосед, который с таким смаком вещал о спортивных достижениях, словно обезьяна, дорвавшаяся до бананов. А может, говоря об общении, ты имеешь в виду ту девчонку-психоаналитика, которая сыпала банальными фразами о супружеской неверности? Или адвоката с его двадцатиминутным выступлением на тему роста преступности в городах, — а как иначе, ведь у него скутер сперли. Три часа неприкрытого цинизма! Теории и контртеории человеческого отчаяния — сколько пафоса!
— Ты не любишь людей, Кейра! — констатировала Жанна, когда такси высадило их у ее дома.
Их спор завершился уже глубокой ночью. Несмотря ни на что, назавтра Кейра отправилась вместе с сестрой на очередную вечеринку. Наверное, потому, что одиночество, сопровождавшее ее в последние годы, причиняло ей страдание, хотя она в этом ни за что бы не призналась.
В один из выходных дней Кейра, пробегая через сад Тюильри и ища спасения от надвигающегося ливня, встретила Макса. Оба мчались по центральной аллее к входу со стороны улицы Кастильоне. Запыхавшись, Макс остановился перед лестницей, у подножия скульптурной группы с тиграми и носорогом; Кейра нашла приют поблизости, около льва и львицы, терзающих кабана[4] .
— Макс, это ты?
Статный красавец Макс страдал чудовищной близорукостью и даже в очках с толстенными линзами видел все словно в тумане, однако голос Кейры он узнал бы среди сотни других.
— Как, ты в Париже? — удивленно спросил он, протирая очки.
— Да, как видишь.
— Вот теперь вижу! — воскликнул он, водружая очки на нос. — Ты останешься надолго?
— В саду? Думаю, на полчасика, — ответила она, смутившись.
Макс внимательно посмотрел на нее.
— Я уже несколько дней в Париже, — вздохнув, пробормотала она.
Раскатистое ворчание грома заставило их продолжить путь и поискать убежища под аркадами на улице Риволи. Они едва успели: начался настоящий потоп.
— Ты не собиралась мне позвонить? — спросил Макс.
— Конечно, собиралась.
— И почему же не позвонила? Прости, я вываливаю на тебя кучу глупых вопросов. Если бы ты хотела со мной встретиться, ты бы позвонила.
— Я не могла сообразить, что тебе сказать.
— Тогда ты права. Следовало подождать, пока провидение не приведет нас на эту аллею…
— Я рада тебя видеть, — перебила его Кейра.
— Я тоже рад тебя видеть.
Макс предложить выпить по стаканчику в баре отеля «Мерис».
— Так ты надолго в Париж? Ну вот, опять я засыпаю тебя вопросами.
— Не страшно, — успокоила его Кейра. — Я провела шесть вечеров подряд, слушая разговоры о политике, забастовках, сделках и разные сплетни. Никто никем не интересовался, и я в конце концов почувствовала себя невидимкой. Вот если бы я, не отходя от стола, повесилась на салфетке, может, кто-то и спросил бы, как у меня дела, и даже дождался ответа.
— Как у тебя дела?
— Как у льва, запертого в клетке.
— И сколько ты уже сидишь в этой клетке? Неделю или больше?
— Чуть-чуть побольше.
— Ты останешься или снова уедешь?
Кейра рассказала Максу о своих приключениях в Эфиопии и о том, почему пришлось вернуться. Надежда найти деньги на новую экспедицию представлялась ей слишком туманной. В восемь часов она, ненадолго исчезнув, позвонила Жанне и предупредила, что придет поздно.
Они с Максом поужинали в «Мерисе». Каждый рассказал, как жил в те годы, что они не виделись. Вскоре после отъезда Кейры и их расставания Макс оставил свою должность преподавателя археологии в Сорбонне и стал управлять типографией своего отца: тот скончался от рака больше года назад.
— Так теперь ты директор типографии?
— Лучше бы ты сказала: «Мне жаль, что твоего отца не стало»! — улыбнувшись, заметил Макс.
— Милый мой Макс, ты же хорошо меня знаешь, я всегда говорю не то. Мне действительно жаль, что твоего папы больше нет… Только, мне помнится, вы не очень-то ладили.
— В конце концов мы помирились… в больнице Вильжюиф.
— А зачем ты бросил преподавание? Ты же обожал свое дело.
— В основном я обожал те оправдания, к которым оно позволяло мне прибегать.
— При чем здесь оправдания? Ты же отличный преподаватель.
