— Боюсь, у вас начнется головокружение, когда я сообщу вам, что во Вселенной сотни миллиардов галактик. Наш Млечный Путь — всего лишь одна из них, и в каждой — сотни миллиардов звезд.
— Постичь это невозможно.
— Тогда включите воображение: пересчитав все песчинки на планете, мы получили бы число, вероятно соответствующее количеству звезд в нашей Вселенной.
Уолтер снова сел и, ухватив горсть песка, дал песчинкам медленно просочиться между пальцами. Мы оба смотрели на небо, как мальчишки, околдованные грандиозностью этого бездонного пространства, и только шепот волн нарушал тишину.
— Думаете, где-то там есть жизнь? — спросил Уолтер серьезно.
— Среди ста миллиардов галактик, в каждой из которых сто миллиардов звезд и почти столько же солнечных систем? Вероятность того, что мы во Вселенной одни, почти равна нулю. Я не очень-то верю в маленьких зеленых человечков. Жизнь, конечно, существует, вот только каковы ее формы? Они могут быть любыми — от простой бактерии до сложных существ, поднявшихся гораздо выше нас по ступеням эволюции. Кто знает?
— Я вам завидую, Эдриен.
— Вы завидуете мне? Может, это звездное небо внушило вам мечты о моем чилийском плато — ведь я вам уши прожужжал, рассказывая о нем?
— Нет, я завидую вашим мечтам. Вся моя жизнь состоит из столбиков цифр, мелочной экономии, расходов, урезанных там и сям, а вы управляете немыслимыми числами, от которых мой настольный калькулятор, наверное, взорвался бы, и эти числа, стремящиеся к бесконечности, по-прежнему оживляют ваши детские мечты. Потому я вам и завидую. Я счастлив, что мы приехали сюда. И не важно, получим мы эту премию или нет, сегодня я уже могу сказать, что выиграл. Послушайте, а вы не знаете какое-нибудь приятное место, куда мы могли бы отправиться на выходные, чтобы вы прочли мне курс лекций по астрономии?
Мы так и лежали на песке, подложив руки под голову, пока над пляжем Шерингема не забрезжил рассвет.
Сестры с грехом пополам помирились за обедом, который растянулся почти на всю вторую половину дня. Жанна согласилась рассказать про свое расставание с Жеромом. Однажды во время ужина у знакомых Жанна обратила внимание на то, как ее друг увивается вокруг своей соседки по столу, и у нее открылись глаза. На обратном пути она произнесла короткую фразу, имеющую глубокий смысл: «Нам надо поговорить».
Жером напрочь отрицал, что ему понравилась эта женщина, даже имени которой он не мог вспомнить. Проблема заключалась вовсе не в этом, Жанна хотела, чтобы Жером смотрел влюбленным взглядом на нее, а не на других, однако он за весь вечер вообще ни разу на нее не взглянул. Их объяснение продолжалось всю ночь, а утром они расстались. Месяц спустя Жанна узнала, что Жером переехал к той женщине, что сидела рядом с ним за столом в тот вечер. С тех пор Жанна часто размышляла о том, что порой люди сами торопят судьбу и толкают ее к переменам.
Она устроила Кейре допрос, требуя открыть ее намерения относительно Макса. Та решительно заявила, что никаких намерений нет и в помине.
Три года в Эфиопии приучили ее к мысли, что плыть по течению жизни, не делая наперед никаких прикидок и расчетов, — это не так уж плохо. Кейра больше всего любила свободу и не желала меняться.
Во время обеда ее мобильник буквально разрывался. Может, это звонил Макс, который хотел встретиться. Телефон все трезвонил, и Кейра наконец не выдержала и ответила. И услышала голос Айвори:
— Надеюсь, я не оторвал вас от дел.
— Нет, конечно, — сказала она.
— Отсылая назад ваш кулон, лаборатория перепутала адрес, и посылка вернулась обратно. Они сейчас же отправят ее сюда. Мне крайне неловко, но боюсь, вы получите вашу драгоценность не ранее понедельника. Надеюсь, вы на меня не в обиде?
— Разумеется, нет, вы ведь тут ни при чем. Наоборот, мне очень жаль, что вы из-за меня потеряли столько времени.
— Не стоит, это меня развлекло, пусть даже наши изыскания закончились ничем. Мне должны доставить камень в понедельник днем, так что приходите ко мне на работу, и я приглашу вас на обед, чтобы загладить мою невольную вину.
Закончив разговор, Айвори сложил отчет лаборатории в Лос-Анджелесе, полученный час назад с курьерской почтой, и аккуратно положил его в карман пиджака.
Сидя на заднем сиденье такси, которое везло его к эспланаде у Эйфелевой башни, он осмотрел свои руки, покрытые коричневыми пятнышками, и грустно вздохнул:
— И надо тебе в твоем-то возрасте ввязываться в подобные дела? Ты даже не дождешься финала. И вообще, кому это нужно?
— Что вы сказали, месье? — спросил водитель, взглянув на пассажира в зеркало заднего вида.
— Простите, кажется, я говорил сам с собой.
— О, не извиняйтесь. Такое случается сплошь и рядом. В прежние времена мы всегда беседовали с пассажирами, а теперь они предпочитают, чтобы их не беспокоили.
Вот мы и включаем радио — так вроде с кем-то общаешься.
— Что ж, если хотите, можете включить приемник, — заключил Айвори, улыбнувшись шоферу.
В очереди на лифт стояло не более двух десятков человек.
Айвори вошел в ресторан на втором этаже. Он окинул взглядом зал, жестом показал женщине- администратору, что его знакомый уже на месте, и направился к столику, где его ждал человек в темно- синем костюме.
— Почему вы не переслали результаты прямо в Чикаго?
— Чтобы американцы всполошились? Не стоит.
— А почему мы должны суетиться?
— Потому что тридцать лет назад именно вы, французы, сумели все спустить на тормозах. Кроме того, Париж, я знаю вас давно, вы человек неболтливый.
— Итак, слушаю вас, — произнес человек в темно-синем костюме чуть более любезным тоном.
— Попытка определить возраст объекта при помощи радиоуглеродного анализа ни к чему не привела. Тогда я отправил его на другое исследование — при помощи оптоэлектронного симулирующего устройства. Не буду вдаваться в технические детали, они очень утомительные и сложные, так что вряд ли вы все поймете, но результаты меня очень удивили.
— Что вам удалось выяснить?
— Ровным счетом ничего.
— Вы не получили никакого результата и вызвали меня на встречу? Вы что, рехнулись?
— Я предпочитаю личную беседу телефонному разговору. Будет лучше, если вы послушаете, что я вам скажу. Невозможность определить возраст предмета при помощи этого совершенного метода — это первая загадка. Судя по результату, вернее, его отсутствию, предмету по меньшей мере четыреста тысяч лет, и это вторая, еще большая загадка.
— То есть его можно сравнить с тем, о котором мы с вами знаем?
— Форма этого предмета несколько отличается от того, и о его составе я не могу сказать вам ничего определенного, как и составе того, который у нас имеется.
— Однако вы предполагаете, что они родственники.
— По двум предметам судить, конечно, трудно, однако их можно назвать родственными.
— Мы думали, что тот, которым мы располагаем, единственный в своем роде.
— Я так никогда не думал, и поэтому вы держали меня на расстоянии. Теперь вам стало понятнее,
