— И вы предлагаете взвалить все бремя ответственности на женщину, которую сами назвали неуправляемой?
— Не будем преувеличивать. Забудьте про ее характер, нам нужны ее знания и способности.
— Айвори, мне все это не нравится. Дело закрыто давным-давно, и лучше к нему не возвращаться. Мы и так уже потратили кучу денег неведомо на что.
— Вот тут вы ошибаетесь! Мы потратили приличные деньги на то, чтобы никто ни о чем не узнал, — это не одно и то же. Сколько еще времени вы сумеете хранить тайну этого предмета, если кто-нибудь другой сумеет разгадать его суть?
— При условии, что такое произойдет!
— И вы намерены рисковать?
— Не знаю, Айвори. Я составлю отчет, они его обсудят и примут решение, и мы с вами встретимся в ближайшие дни.
— У вас есть время до понедельника.
Айвори попрощался со своим собеседником и встал из-за стола. Перед тем как уйти, он наклонился к Парижу и шепнул ему на ухо:
— Передайте им от меня привет, скажите, что это последняя услуга, которую я им оказываю, и выразите мою искреннюю неприязнь сами знаете кому.
— Непременно.
— Эдриен, хочу кое в чем вам признаться.
— Час уже поздний, Уолтер, да и вы совсем пьяны.
— Вот-вот, сейчас или никогда.
— Предупреждаю вас: что бы вы ни хотели мне поведать, лучше воздержитесь. Сегодня вы в таком состоянии, что завтра пожалеете о сказанном.
— Нет. Помолчите и выслушайте меня. Иначе я собьюсь. Я влюбился, вот.
— В принципе это хорошая новость. Тогда к чему этот серьезный тон?
— Потому что главное заинтересованное лицо об этом не знает.
— Да, это все усложняет. А о ком идет речь?
— Мне бы не хотелось говорить.
— Как хотите.
— Речь идет о мисс Дженкинс.
— О секретаре, принимающем посетителей у нас в Академии?
— О ней самой. Вот уже четыре года, как я по ней с ума схожу.
— И она ни о чем не догадывается?
— Даже при всей ее опасной женской интуиции, думаю, подозрения у нее возникли раз или два, не больше. Надеюсь, я достаточно хорошо все скрываю. По крайней мере, достаточно хорошо для того, чтобы проходить ъшмо ее стола каждый день и не краснеть, осознавая, как я смешон.
— Целых четыре года, Уолтер?
— Сорок восемь месяцев, я точно подсчитал, я даже праздновал годовщину за несколько дней до того, как вы вернулись из вашей чилийской командировки. Не расстраивайтесь, праздника я не устраивал.
— Но почему вы ей не сказали?
— Потому что я трус, Эдриен, — продолжал Уолтер, икнув. — Ужасный трус. Хотите, я скажу вам, что самое волнующее в этой истории?
— Нет, не уверен, что хочу это слышать!
— Так вот, все это время я храню ей верность.
— Ничего себе!
— Теперь вы понимаете всю нелепость ситуации. Женатые мужчины, которым повезло жить с теми, кого они любят, ищут способ обмануть своих жен, а я верен женщине, которая даже не знает, что я питаю к ней слабость. И пожалуйста, не повторяйте свое «ничего себе»!
— Я и не собирался. А почему бы ей все не рассказать? Прошло уже столько времени. Чем вы рискуете?
— Чтобы все испортить? Вы ненормальный! Если она мне откажет, я уже не смогу думать о ней, как прежде. Поглядывать на нее тайком, как сейчас, будет верхом неприличия. Что вы на меня так смотрите, Эдриен?
— Ничего. Я только думаю: а завтра, когда вы протрезвеете — это случится не ранее полудня, с учетом количества выпитого, — вы расскажете мне свою историю точно так же или по-другому?
— Я ничего не выдумываю, Эдриен, клянусь вам, я безумно влюблен в мисс Дженкинс. Но между нами такая дистанция, что ее можно сравнить с расстояниями в вашей Вселенной, где повсюду холмы, мешающие разглядеть, что находится с другой стороны. Мисс Дженкинс находится на маяке в Кристиансанде, — продолжал Уолтер, указывая пальцем на восток, — а я — несчастный кашалот, которого выбросило на английский берег! — воскликнул он, тыча кулаком в песок.
— Уолтер, я вполне понимаю то, что вы описываете, но расстояние, отделяющее ваш письменный стол от стола мисс Дженкинс, измеряется не в световых годах, а в ступеньках лестницы.
— А как же теория относительности? Вы думаете, она распространяется только на вашего приятеля Эйнштейна? Для меня каждая ступенька этой лестницы так же далека, как ваши галактики!
— Мне кажется, Уолтер, самое время пойти в гостиницу.
— Нет, продолжим нашу вечеринку, а вы — свои объяснения. Завтра я, наверное, уже ничего не вспомню, но это не важно. Мы отлично проведем время, и только это имеет значение.
Пьяный благодушный Уолтер был смешон, но мне было больно на него смотреть. Мне казалось, после Атакамы я знаю, что такое одиночество. Но могли я вообразить, как мучительно изо дня в день жить в разлуке € любимой женщиной, когда тебя отделяют дт нее всего три этажа, а ты не в силах признаться ей в своих чувствах!
— Уолтер, может, мне устроить ужин и пригласить на него мисс Дженкинс и вас?
— Нет, боюсь, прошло уже слишком много времени, и я не осмелюсь с ней заговорить. Впрочем, может, вы все-таки повторите свое предложение завтра днем? Лучше — ближе к вечеру.
Кейра опаздывала, она поспешно натянула джинсы, свитер, кое-как причесалась. Оставалось только найти связку ключей. Она мало спала в выходные, и тусклый свет дня не сумел взбодрить ее. Найти такси в Париже в утренние часы равносильно подвигу. Она прошла пешком до Севастопольского бульвара, оттуда дошагала до набережной Сены; всякий раз, стоя на переходе, она поглядывала на свое запястье: часы она забыла дома. Какая-то машина заехала на полосу для автобусов и затормозила рядом с Кейрой. Водитель наклонился, опустил стекло и окликнул ее по имени:
— Тебя подвезти?
— Макс, это ты?
— Я что, так изменился со вчерашнего дня?
— Нет, но я не ожидала тебя здесь встретить.
— Успокойся, я не слежу за тобой. В этом квартале довольно много типографий, моя находится на улице, что у тебя за спиной.
— Ты рядом с работой, так что я не хочу нарушать твои планы.
— А кто тебе сказал, что я еду туда, а не оттуда? Садись, а то я вижу автобус, он вот-вот подъедет и будет мне сигналить.
Кейра не заставила себя упрашивать, открыла дверцу и уселась рядом с Максом.
— Набережная Бранли, Музей искусств и цивилизаций. Водитель, поторопитесь, я опаздываю.
— Но хоть на один поцелуй я имею право?
Тут, как и предсказывал Макс, раздался такой оглушительный гудок, что они оба вздрогнули: к ним вплотную подъехал автобус. Макс тронулся с места и быстро перестроился в другой ряд. Они ехали в
