Женщины тут прядут пряжу, как у нас. Дома каменные, не слишком красивые, зато прочные, но попадаются и деревянные. Они подняты над землей на несколько ладоней, потому что стоят на четырех или шести деревянных колодах с гладкими каменными кругляшами сверху. Если это для того, чтобы защититься от мышей, то выдумка неплохая. Крыши у них крыты не соломой, а широкими каменными пластинами, пива они не знают.
Я сразу заметил вверху, на склонах гор, окружавших долину, отверстия в скалах и нагромождения обломков – признак того, что кто-то здесь уже занимался разведкой. Но я вопросов не задавал, чтобы не вызвать подозрений: чужеземец вроде меня должен вести себя осторожно. Я начал спускаться вдоль несущегося потока (помню, вода в нем бурлила и вскипала белой пеной, будто была смешана с молоком, у нас я такого никогда не видел), терпеливо изучая камни, это один из способов, которым мы пользуемся. Поток приносит камни издалека, и тому, кто понимает, они говорят о многом. Мне попадалось все понемногу: кремни, известняк, гранит, куски породы с железом, зеленые минералы и даже то, что у нас называют «гальмейда», но интересовавших меня камней не было. В голове, точно гвоздь, засела мысль: не может в таком месте, где у людей полно железа, где в скалистых обнажениях розовые слои чередуются с белыми, не быть камней со свинцом.
Я медленно спускался вниз по реке, перепрыгивая в глубоких местах с уступа на уступ и разглядывая камни у себя под ногами; я был похож на взявшую след ищейку. Наконец чуть ниже по течению, где в реку вливался небольшой ручей, среди множества почти одинаковых камней мое внимание привлек беловатый камень с черными зернышками. Я застыл на месте, как вкопанный, как собака перед дичью. Камень был тяжелый, рядом лежал еще один, поменьше. Мы редко ошибаемся, но на всякий случай я разбил его, вынул кусочек, похожий на орех, и решил проверить. Хороший серьезный искатель, который не привык обманывать себя и других, не должен верить своим глазам, потому что камень, который кажется мертвым, на самом деле способен притворяться. Иногда он меняет свой вид, пока его выкапываешь, как некоторые змеи, которые меняют цвет, чтобы остаться незамеченными. Поэтому хороший искатель всегда имеет при себе глиняный тигель, древесный уголь, порох для розжига, кресало и еще кое-какие средства, с помощью которых можно определить, стоящий камень или нет, но о них я не могу вам сказать, потому что это секрет.
Вечером я нашел укромное местечко, разжег огонь, аккуратно поставил на него тигель, через полчаса снял его с огня и оставил остужаться. Потом разбил тигель и – вот он, блестящий тяжелый кружок, при виде которого начинает колотиться сердце, а ноги готовы бежать без устали; он легко продавливается ногтем, и мы зовем его «царек».
Но радоваться было рано: настоящая работа только начиналась. Теперь мне предстояло вернуться назад и на каждом изгибе реки внимательно смотреть направо и налево, выискивая хорошие камни. Я довольно долго поднимался, и по пути мне попадались камни, правда редко. Потом русло потока стало уходить в глубокое узкое ущелье с такими отвесными склонами, что нечего было и думать продолжать путь. Я спросил пастухов, которые мне встретились, как подняться наверх, и они объяснили мне жестами и нечленораздельными звуками, что здесь никак не пройти, а надо сначала спуститься в большую долину, найти там тропу (разведя руки, они показали какой она ширины), дойти по ней до перевала (Тринго, если я правильно расслышал, или что-то в этом роде) и через ущелье спуститься туда, где много животных с рогами, которые мычат (то есть коров, понял я, а значит, и молока). Я двинулся в путь, легко нашел тропу, перешел через Тринго и спустился в очень красивое место.
Вдаль от меня уходила долина, вся в зелени лиственниц, позади которой виднелись заснеженные даже в эту летнюю пору горы. Подо мной раскинулись обширные луга с хижинами и стадами. Я устал и, спустившись, подошел к пастухам. Они встретили меня недоверчиво, но в золоте разбирались (слишком даже хорошо разбирались) поэтому не причинили мне никакого вреда и дали приют. Воспользовавшись случаем, я выучил несколько слов на их языке. Горы они называют «пен», луга – «ца», летний снег – «роиза»; «феа» по-ихнему «овца», «баит» – дом. Низ у такого дома каменный, там держат скот, а верх деревянный, поставленный на опоры, я уже про такие дома рассказывал, в них они сами живут, хранят сено и запасы пищи. Хотя люди здесь нелюдимые и молчаливые, но не воинственные, оружия они не держат и мне ничего плохого не сделали.
Отдохнув и восстановив силы, я вновь занялся поисками. Продолжая свой путь по реке, я попал в узкую длинную долину, расположенную параллельно той, где росли лиственницы. Здесь не было ни деревьев, ни людей, ни пастбищ, зато в реке я нашел много хороших камней. Я чувствовал, что цель моя близка, скоро я найду то, что ищу. Три дня я спал под открытым небом, вернее, лежал, не в силах от волнения уснуть, и смотрел в небо, пока не начинался рассвет.
Наконец в пустынном крутом ущелье я наткнулся на выступающий из густой травы белый камень; откопав его всего на несколько ладоней, я увидел под ним другой, черный. Сам я ни разу в жизни не видел таких богатых камней, но отец мне про них рассказывал. Плотный, без шлака, одного его хватило бы сотне людей на сотню лет. Странно, но, похоже, что до меня здесь кто-то уже побывал: я обнаружил отверстие, едва заметное за огромным обломком скалы (словно специально загораживающим его), которое вело в галерею, судя по всему, очень древнюю, потому что со свода свисали сталактиты величиной с мой палец. На земле валялись куски гнилого дерева и несколько костей, остальные, видимо, растащили лисы. Кругом были их следы, а может, это были следы волков. Зато половина черепа, наполненного землей, безусловно, принадлежала человеку. Это трудно объяснить, но так было всегда, с давних времен, может быть еще и до потопа: если кто-то когда-то где-то найдет жилу, он никому ничего не скажет, а будет в одиночку выкапывать камни, пока не ляжет костьми. И могут пройти века, прежде чем на них кто-нибудь наткнется. Отец мне говорил, что в какой галерее ни копай, обязательно найдешь человеческие кости.
Итак, месторождение я нашел. Сделал обычные пробы, соорудил под открытым небом печь, спустился вниз за дровами, выплавил столько свинца, сколько мог унести на себе, и вернулся в долину. Пастухам о своей находке не обмолвился ни словом. Потом снова перешел Тринго и спустился в большую деревню за перевалом, которая называлась Салес. День был базарный, и я встал на виду со своим слитком. Люди начали останавливаться, брать свинец в руки, прикидывать его вес, спрашивать, что это такое. Всем хотелось узнать, для чего он годится, сколько стоит, где я его взял. Наконец подошел один проворного вида, в войлочной шапке, и мы нашли с ним общий язык. Я сказал, что слиток можно расплющить без труда, и тут же, найдя молоток, положил свинец на каменную тумбу и показал, как легко делать из него полоски и листы; затем объяснил, как из свернутых листов, сваривая их раскаленным железом, можно делать трубы, например водосточные. Деревянные, сказал я, такие, как здесь, в деревне Салес, быстро размокают, превращаются в труху, бронзовые делать трудно, к тому же, если использовать их для питьевой воды, они вредят желудку, зато свинцовые трубы служат вечно, и их легко приваривать другу к другу железом. Сделав серьезную мину, я наудачу решил предложить еще один способ применения свинца: им, объяснил я, можно покрывать гробы, тогда умершие не зачервивеют, а постепенно высохнут и в них сохранится душа, так что польза налицо. И еще, сказал я, из свинца хорошо выплавлять надгробные статуи; они получатся не блестящими, как из бронзы, а тусклыми, словно затуманенными, но это-то и придаст им траурный вид. Последние идеи, как я заметил, заинтересовали его больше всего. Я объяснил ему, что не только по своему виду, но и по существу свинец – металл смерти, потому что от него умирают, потому что большой вес тянет его вниз, к земле, а трупы умерших тоже хоронят в земле, потому что и цвету него мертвенно-бледный и родом он с планеты Туисто, самой далекой из планет, называемой еще планетой мертвых. Я также объяснил ему, что, с моей точки зрения, свинец – особая материя, отличная от всех других материй, в этом металле чувствуется усталость; может быть, усталость превращений, ему не хочется больше возрождать из пепла другие элементы, сгоревшие за тысячи и тысячи лет до нас в собственном огне, но сохранившие в себе жизнь. Это не была выдумка ради выгодной сделки, я правда так считаю. Человек, его звали Борвио, слушал меня с открытым ртом, а потом сказал, что, похоже, так оно и есть, как я говорю, а планету, которую я назвал Туисто, в их стране тоже знают, она считается планетой бога Сатурна, и знак ее серп. Настало время переходить к делу, и пока он еще был под впечатлением от моих россказней, я запросил тридцать слитков золота в одну либбру каждый за то, что открою ему месторождение, научу, как плавить и как использовать металл. Он, в свою очередь, предложил мне бронзовые монеты с изображением вепря, отлитые неизвестно где, но я стоял на своем: только золото и ничего другого. Впрочем, тридцать либбр золота – непомерная тяжесть для того, кто странствует пешком, это каждому понятно, в том числе и Борвио,
