— Я принес две бутылки «шато-лафита»! Стенли медленно распрямился.
— 1989 года! — крикнул Адам с улицы. Дверь магазина отворилась.
— Извините, я тут прибирал и не сразу вас услышал, — сказал Стенли, впуская гостя. — Вы уже поужинали?
18
Томас потянулся и вынырнул из постели, стараясь не разбудить спавшую рядом Марину. Он спустился по винтовой лестнице и прошел через гостиную на нижнем уровне дуплекса. [14] Обогнув стойку бара, он подсунул чашку под краник кофеварки, прикрыл машину полотенцем, чтобы заглушить ее гудение, и нажал на кнопку. Потом раздвинул застекленные двери и вышел на террасу — подставить лицо первым солнечным лучам, уже ласково согревавшим крыши Рима. Подойдя к балюстраде, он наклонился и взглянул сверху на улицу. Внизу, перед высоткой, где жила Марина, стоял фургон; поставщик выгружал из него ящики с овощами и вносил в бакалею, находившуюся на первом этаже, рядом с кафе.
Явственный запах поджаренного хлеба послужил вступлением к симфонии звонких итальянских ругательств. На террасе появилась Марина в халате, вид у нее был довольно мрачный.
— Хочу сказать две вещи! — сказала она. — Первое: ты тут стоишь в чем мать родила, и я сильно подозреваю, что твой вид испортит моим соседям напротив аппетит за завтраком.
— А второе? — спросил Томас, не оборачиваясь.
— Мы позавтракаем внизу, дома нет ни крошки.
— Разве мы вчера вечером не купили ciabatta?[15] — посмеиваясь, напомнил Томас.
— Оденься! — скомандовала Марина, возвращаясь в комнату.
— Хоть бы доброго утра пожелала! — проворчал Томас.
Старушка, поливавшая цветы на балконе дома напротив, приветливо помахала ему. Томас ответил ей улыбкой и ушел с террасы.
Еще не было и восьми утра, а воздух уже накалялся. Хозяин кафе хлопотал перед своей витриной; Томас помог ему выставить зонтики на тротуаре. Марина села за столик и достала круассан из корзинки с выпечкой.
— Ты собираешься дуться весь день? — спросил Томас, в свою очередь выуживая рогалик из корзинки. — Неужели это из-за того, что я уезжаю?
— Вот теперь я знаю, что меня в тебе пленило, Томас, — ты всегда умеешь сказать что-нибудь к месту.
Хозяин заведения поставил перед ними две чашки дымящегося капучино. Он посмотрел на небо, воззвал к богу с просьбой послать грозу еще до вечера и выразил Марине восхищение ее «утренней красой». Затем украдкой подмигнул Томасу и скрылся за дверью.
— А может, не будем портить себе утро? — попросил Томас.
— Ну конечно не будем, прекрасная мысль! Давай дожевывай поскорей свой рогалик, вернемся домой, ты быстренько меня трахнешь, потом долго будешь блаженствовать у меня в душевой, а я, как последняя дура, займусь укладкой твоих вещей. Потом ты меня чмокнешь на пороге и исчезнешь месяца на три, а то и навсегда. Вот только не надо мне отвечать — что бы ты сейчас ни сказал, все прозвучит глупо.
— Поехали со мной!
— Я работаю корреспондентом, а не репортером.
— Нет, поехали со мной в Берлин, проведем там вечер; завтра я улечу в Могадишо, а ты обратно в Рим.
Марина обернулась и знаком попросила хозяина принести еще кофе.
— Ты прав — сцена расставания в аэропорту куда выигрышней, немного драматизма никогда не помешает, верно?
— А тебе действительно не помешало бы показаться у нас в редакции, — заметил Томас.
— Пей кофе, пока он не остыл!
— Сказала бы «да», вместо того чтобы ворчать, и я взял бы тебе билет.
Под дверь кто-то подсунул конверт. Энтони, кряхтя, нагнулся и подобрал его. Распечатав конверт, он нашел там факс на свое имя:
Послание было подписано инициалами Джорджа Пилгеза.
Энтони Уолш присел к письменному столу и набросал записку для Джулии. Затем позвонил в бюро обслуживания и попросил вызвать ему машину с шофером. Выйдя из комнаты, он спустился на седьмой этаж, подобрался на цыпочках к номеру дочери, сунул записку под дверь и быстро ушел.
— Улица Карла Либкнехта, 31, пожалуйста, — сказал он шоферу.
И черный лимузин тотчас вырулил на шоссе.
Торопливо выпив чашку чая, Джулия принесла свой чемодан из передней и положила его на кровать. Сначала она аккуратно укладывала в него свои вещи, потом стала сваливать их как попало. Прервав на минуту сборы, она подошла к окну. Над городом висел мелкий дождик. Внизу от гостиницы отъезжал черный лимузин.
— Неси сюда свои вещи, если хочешь, чтобы я уложила их в сумку! — крикнула Марина из комнаты.
Томас высунул голову из двери ванной:
— Знаешь, я вполне могу собраться сам.
— Конечно, можешь, но плохо — напихаешь как попало, а в Сомали меня уже не будет, чтобы отглаживать заново.
— Значит, ты уже их погладила? — спросил Томас с легкой тревогой.
— Нет, но я могла бы это сделать.
— Так ты решила что-нибудь?
— Иными словами, ты хочешь знать, брошу я тебя сегодня или завтра? Тебе повезло — я решила, что для моей карьеры будет невредно поприветствовать нашего будущего главного редактора. Для тебя это хорошая новость, но она не имеет никакого отношения к твоему отъезду в Берлин; таким образом, у тебя будет возможность провести еще один вечер в моем обществе.
— Я просто в восторге! — объявил Томас.
— Неужели?! — иронически откликнулась Марина, застегивая молнию на сумке Томаса. — Мы должны уехать из Рима до полудня, так что не надейся отсиживаться в ванной все утро!
— А мне-то казалось, что из нас двоих главный ворчун — я.
— Ну, если ты хандришь, старина, то я тут совершенно ни при чем.
Марина легонько оттолкнула Томаса, чтобы войти в ванную, развязала пояс своего халата и затащила друга под душ.
Черный «мерседес» свернул на стоянку перед высокими серыми корпусами и остановился. Энтони попросил шофера подождать его — он надеялся вернуться не позже чем через час.
Затем он направился к подъезду с нависающим козырьком и поднялся по ступеням в здание, где теперь хранились архивы Штази.
У стойки приема посетителей он назвал свое имя и спросил дорогу.
