Те слова, что мы не сказали друг другу

— Ты что-то забыла? — спросил Энтони, открыв ей.

Джулия не ответила.

— Не знаю, куда ты собралась, лучше не говори мне, только не забудь, что завтра я буду ждать тебя в холле в восемь утра. Я уже заказал машину. Мы непременно должны успеть на этот самолет — тебе нужно доставить меня в Нью-Йорк.

— Как ты думаешь, люди когда-нибудь перестанут страдать от любви? — спросила Джулия, стоя на пороге.

— Если тебе повезет, никогда!

— Ну, значит, настал мой черед просить у тебя прощения — я должна была поделиться этим с тобой раньше. Оно адресовано мне, и я хотела его сохранить для себя одной, но там кое-что касается и тебя тоже.

— О чем ты говоришь?

— О последнем мамином письме. Она протянула отцу конверт и ушла. Энтони проводил Джулию взглядом. Затем посмотрел на конверт, который она ему вручила, и тотчас узнал почерк своей жены; поникнув, он с глубоким вздохом сел в кресло и начал читать.

«Джулия,

Ты входишь в эту комнату, и твой силуэт четко вырисовывается в полоске света, который впускает приоткрытая тобой дверь. Я слышу твои шаги, они приближаются. Я хорошо знаю черты твоего лица; иногда мне приходится долго вспоминать твое имя, но зато я помню твой запах, такой знакомый; я помню его, потому что мне он приятен. Только это благоухание и заглушает гнетущую тревогу, что держит меня в тисках день за днем, день за днем… Наверное, ты и есть та молодая девушка, которая часто приходит с наступлением вечера; значит, когда ты приближаешься к моей кровати, вечер уже близко. Твои слова звучат нежно и более мягко, чем слова мужчины, который приходит в полдень. Он говорит, что любит меня, и я ему тоже верю, потому что чувствую, что он желает мне добра. Зато у него такие мягкие движения; иногда он встает и отходит к другому свету, который падает на деревья за окном; иногда он припадает к стеклу головой и плачет от горя, которого я не понимаю. Он называет меня именем, которое мне тоже неизвестно, но я каждый раз откликаюсь, чтобы его порадовать. Хочу тебе признаться: когда он зовет меня этим именем, я улыбаюсь в ответ, и мне кажется, что ему как будто становится легче. А еще я улыбаюсь ему в благодарность за то, что он меня кормил.

Ты присела рядом со мной, на краешек кровати, твои тоненькие пальчики гладят мой лоб. И я больше не боюсь. Ты все время зовешь меня, и я читаю в твоем взгляде, что тебе тоже хочется, чтобы я назвала тебя по имени. В твоих глазах больше нет печали, поэтому мне и приятно, когда ты приходишь. Потом твои пальцы спускаются чуть ниже, и я закрываю глаза. Твоя кожа пахнет моим детством — или, может, твоим? Ты моя дочка, ты моя любовь, сейчас я это знаю и буду помнить еще несколько секунд. Как много мне нужно сказать тебе за эти короткие мгновения! Сердечко мое, я хочу, чтобы ты смеялась, чтобы ты побежала к своему отцу и велела ему больше не плакать, прячась у окна; скажи ему, что я иногда его узнаю, что я знаю, кто он, что я помню, как мы друг друга любили; скажи, что я люблю его снова каждый раз, как он меня навещает.

Доброй ночи, любимая моя девочка, я здесь, и я жду.

Твоя мама».

20

Кнапп ждал их в холле. Томас позвонил ему прямо из аэропорта, чтобы сообщить о приезде. Поздоровавшись с Мариной и обняв друга, он повел обоих в свой кабинет.

— Очень хорошо, что надумала приехать, — сказал он Марине, — ты можешь меня здорово выручить. Сегодня вечером ваш премьер-министр пожалует с визитом в Берлин, а журналистка, которая должна была освещать это событие и торжественный прием в его честь после официальной встречи, заболела. В завтрашнем выпуске газеты мы оставили для этого три колонки; давай-ка быстренько переоденься и беги туда. Текст мне нужен к двум часам ночи, чтобы я успел отдать его на корректуру, а потом в типографию до трех часов. Очень сожалею, что нарушаю ваши планы на этот вечер, если они у вас были, но дело срочное, а газета — превыше всего!

Марина встала, попрощалась с Кнаппом, чмокнула Томаса в лоб и шепнула ему на ухо, перед тем как исчезнуть:

— Arrivederci, дурачок!

Томас извинился перед Кнаппом и догнал ее в коридоре:

— Слушай, ты вовсе не обязана стоять перед ним на задних лапках! Мы же собирались поужинать вдвоем!

— А ты разве не стоишь перед ним на задних лапках? Вспомни, в котором часу вылетает твой самолет на Могадишо? Томас, ты же сам тысячу раз говорил мне: работа прежде всего, разве не так? Завтра тебя уже здесь не будет, и кто знает, когда ты вернешься. Так что заботься о себе. Если судьба окажется к нам благосклонна, наши жизни в конце концов где-то пересекутся.

— Возьми хотя бы ключи от моей квартиры и напиши статью дома.

— Мне будет удобней в гостинице. Думаю, что у тебя я не смогу сосредоточиться, слишком уж соблазнительно посещение твоего «палаццо».

— Ну, это у тебя много времени не займет, там всего одна комната.

— Ты действительно мой любимый дурачок — я ведь имела в виду соблазнить тебя, глупый! В следующий раз, Томас, — это если я передумаю — я позволю себе удовольствие разбудить тебя, позвонив в твою дверь. До скорого!

И Марина удалилась, помахав ему на прощание.

* * *

— Как у тебя, все в порядке? — спросил Кнапп, когда Томас вернулся в кабинет, сердито захлопнув за собой дверь.

— Ну ты даешь! Я прилетаю в Берлин с Мариной всего на одну ночь, последнюю перед отъездом, а у тебя тут же находится предлог, чтобы отнять ее у меня. Думаешь, я поверил, что у тебя не было никого другого под рукой? Что с тобой случилось, скажи ради бога! Может, она тебе нравится и ты ревнуешь ее ко мне? Может, тебя так душит честолюбие, что, кроме своей газеты, ты уже ничего не видишь? Может, хочешь сам провести со мной вечер?

— Все сказал? — спросил Кнапп, возвращаясь на свое место за письменным столом.

— Ну признайся, что ты редкостный пакостник! — яростно продолжал Томас.

— Я сильно сомневаюсь, что мы с тобой проведем этот вечер вместе. Сядь-ка в это кресло, мне нужно с тобой поговорить, а с учетом того, что я хочу сообщить, тебе лучше выслушать это сидя.

* * *

Парк Тиргартена был погружен в вечерний полумрак. На его мощеные дорожки лился тусклый желтоватый свет старинных фонарей. Джулия подошла к каналу. На берегу озера лодочники сцепляли вместе свои суденышки. Она свернула к той опушке, где находился зоосад. Чуть дальше через реку перешагивал мост. Джулия побрела прямо по лесу, не боясь заблудиться, словно каждая тропинка, каждое дерево в этом парке были ей хорошо знакомы. Теперь перед ней высилась колонна Победы. Она обошла круглую площадку, и ноги сами понесли ее к Бранденбургским воротам. Внезапно Джулия остановилась: она узнала место, где очутилась. Почти двадцать лет назад за поворотом этой аллеи находилась часть Стены. Именно тут она впервые увидела Томаса. А сегодня под липой стояла самая обыкновенная скамья для посетителей парка.

— Я так и знал, что найду тебя здесь, — произнес голос у нее за спиной. — Походка у тебя совсем не изменилась.