их догнали сани, в которых сидели два мужика в полушубках домашнего покроя. Один с роскошной белой бородой.
Ворона улетела, путешественники посторонились, не решаясь попроситься в пассажиры, хотя длинные торцы полозьев словно манили. Бородатый сам крикнул весело:
— Не бойсь! Цепляйсь!
Ребята дружно вскочили на полозья и вцепились руками за верх спинки сиденья. Словно желая доказать, что вороная лошаденка еще молодец, безбородый мужик съездил ей по крупу вожжами, лошаденка рванулась.
Бородатому — как же иначе! — необходимо совать нос в чужие дела: куда едут да откуда? Ах, работу ищут, ах, в деревню Розвальни? Мужики веселые, пахло от них чем-то знакомым: эфир. Так от Манчи однажды несло, когда тот съездил в город, а на Сааре все потом его обнюхивали и ругали.
— Поехали с нами, — орал бородатый громко, — поехали в Тыллусте! И там работы достаточно! Эге! А сколько берете? А что умеете? Хе-хее! Эго-гоо!
Бородатый хохотал без всякой причины. Потом спросил:
— А знаете, кто я такой? — И сам себе ответил: — Я есть Лоцман Счастья! Я — Ветер. Меня все знают, я никого не боюсь. Я всем друг, всему честному люду. Я организатор семейной жизни. Подрастете — поженю и вас как миленьких, и на хорошеньких девушках! Эге-ого!
Конечно, юные путешественники не знали, что этот Бородач носится по всей Островной Земле, что в бесчисленных его карманах множество фотографий женщин и девушек, мужчин и парней, схемы хуторов с перечислением скота и другого имущества, записные книжки, в них адреса потенциальных женихов и невест. Многим помог он организовать семейную жизнь, этот Ветер, много соединил пар.
Работа Ветра — создавать семейное счастье. За его работу и ему платили натурой, теми же продуктами, как и работягам на полозьях у него за спиною, но бывало, что и деньгами, а бывало, и живыми поросятами.
Теперь лошаденка тащилась с ленцой. Безбородый мужик грозил ей вожжами, и лошаденка, чуть повернув голову, косила глазом, как бы определяя: серьезно он или просто машет. Друзьям в другую сторону, но веселость бородатого Ветра пришлась им по душе. Бородач запел, его голос тоже напоминал завывание штормового ветра, тем более что слова в песне не улавливались: ый-ый, эх-ха-ха, уй-уй, их-их- хы…
— А что… в Розвальни? Откуда же ты, с какого поместья? — прервав свое завывание, поинтересовался Ветер, — я там всех знаю.
Король объяснил, что, вообще-то, он не из Розвальни, а из Звенинога, это рядом. Он назвал и Сааре, но не стал уточнять своего происхождения, — не всем доступно понять.
— И в Звенинога всех знаю! — заявил Ветер гордо. Безбородый подтвердил, что Ветер всех везде знает, на то и Ветер.
— Сааре… Ого! Манчи тебе кто? Родственник… Н-да. Ох знаю я этого шельмеца. Слышь, — обратился к безбородому, — дружки эти… с Манчи… на весь Остров трюкачи. Там этот… Эйнар. Поспорил, что слопает сразу пятьдесят раков, если заплатят ему десять крон. Если же нет — с него ничего. Съел только двадцать семь… Говорит: поел малость, ну и хватит! А те дураки, считай, закуски лишились. Эго-ха-а! В другой раз подходит Манчи в городе к деревенскому и просит подержать за конец веревки: он измерение проводит… ширины мостовой. С другим концом веревки переходит улицу, здесь другого дурака попросил держать за конец, а сам исчез… Эти олухи стоят, ждут и даже не сообразили, что «землемер» одурачил их. Эге-хоо! А на Сааре черный петух еще жив или сварили?
Король откровенно признался: сколько себя помнит, на Сааре никогда не было черного петуха. Черный ворон — да, жил на раките у колодца, а петуха… В это время мимо промчался «мерседес». Сперва они услышали шум мотора, затем увидели тупое рыло приближавшейся машины. Она поравнялась и, обдав их гарью, пропала за поворотом. За рулем сидел Алфред, и «мерседес» помчался к сельскому Совету в Пихтла за метриками Хуго.
Эдгар прислал на Остров телеграмму из далекого, уже не осажденного Ленинграда. Поступила она в военную комендатуру Журавлей. Содержание примерно такое: военный парикмахер просит известить его брата Алфреда Рихарда по улице Малой Гавани, что необходимо к такому-то числу доставить на пограничный пропускной пункт в Сухое Место метрику освобожденного из военного плена за канистру спирта (такого уточнения в телеграмме не было) Хуго Рихарда для удостоверения погранслужбой рождения и права проживания Хуго на Островной Земле.
В то время въезд на Остров для эстонцев был закрыт, зато в изобилии прибывало русских, а почему так — оставалось загадкой даже начальнику пограничного гарнизона. Нет необходимости уточнять, как удалось военной комендатуре отыскать Алфреда, хотя нетрудно предположить, что в этом помогли и люди из коричневого дома.
Надо сказать, людям в этом славном коттедже именно в это самое время прибавилось дел из-за того сердитого злоглазого Рудольфа, с которым Алфред, «посчастливилось» познакомиться в старой конюшне, ставшей временно тюрьмой. Рудольф, оказывается, ухитрился сбежать из тюрьмы, поскольку ему не понравилось жить в конюшне: ему повезло при посещении уборной проломить череп охраннику.
Горожане судачили о происшествии, но никто ничего толком не знал. Не знали достоверно и того, за что был арестован Рудольф. Говорили, что похитил он корову со сборного пункта в деревне Пологая Гора, куда крестьяне пригоняли скотину для сдачи в качестве продналога в живом весе; здесь корова взвешивались, крестьянам выдавалась квитанция, потом скот гнали в Журавли. Случалось, на рогатую колонну ночью в лесной местности нападали разбойники с криками и стрельбой, и нескольких коровушек государству не доставалось. Говорили, что, устроившись мастером на стройку железной дороги оборонного значения, Ильп продал на сторону грузовик шпал. Говорили, что служил он страховым агентом и присвоил казенные деньги. Говорили, что, будучи необузданного нрава, в драке убил человека. И еще много чего говорили о Рууди. Ясно же было только, что сам по себе этот человек национальным героем не являлся — бандит, каких в мире сколько утодно!
То что убил он охранника, знали точно, об этом говорили по всему городу, но убийство какого-то рядового милиционера — не тема для долгих разговоров в такое время, когда Павловский варил людей живыми, когда немцы стреляли и вешали тысячами, сжигали… одним милиционером островитян уже не удивишь… Как бы для того, чтобы не стало людям скучно, чтобы прибавить разговоров, Рудольф сразу же в деревне Кишмялягушки убил еще троих — мужа жену и ребенка. Говорили, что был он там не один, говорили, что убитые якобы в сорок первом писали в НКВД доносы на односельчан; говорили, будто Рудольф объявил коммунизму тотальную войну; говорили…
Опять говорили! Но служителям из коричневого дома пока не о чем доложить начальству: Рудольфа не поймали, его необходимо усиленно ловить. А что, собственно, им еще делать, как не искать?
Снег под полозьями скрипел, лошаденка помахивала хвостом в такт своего размеренного шага. Безбородый заговорил о войне, что идет она к концу, недолго уже осталось и, значит, присутствующие на острове русские войска пойдут, наверно, домой, к себе в Россию, и надо будет думать о том, как организовать дело в деревне, на хуторе. Он размышлял о сельских Советах: останутся ли или опять сделают волостные правления, как было раньше. Лоцман Ветер возражал ему, сказал, что рано о том голову ломать — еще война идет, еще неизвестно, когда она кончится, а посему надо будет смириться с теперешними порядками, какие бы они ни были, даже если бестолковые, потому что чужие порядки, кто бы их ни установил, редко бывают толковыми для коренных жителей. Но весна на носу, надо возделывать поля.
Ветер пустился рассуждать о земледельческих проблемах, высказал по части агрономии научное соображение:
— Если бы в Стране у Моря сумели привести в должный порядок все луга и болота, превратили их почву в зерноносную, то она могла свободно прокормить население в пять миллионов человек.
Лошаденка, между прочим, как-то незаметно повернула вправо, наверное не без согласия безбородого, и повела их через молодую сосновую поросль, Король не ориентировался в местности, а Ветер опять завыл, зашумел, то есть запел, забавляя лесных жителей и себя время от времени шутками собственного сочинения; эхо повторяло его безудержное эге-ге-го-го-ах-ах. Маленькие пассажиры, к радости бородатого, не разучились еще смеяться, но безбородого все это не касалось… Его привлекал лошадиный хвост. Он спросил у бородатого:
