— укромное место, где хорошо жить, как на Земле Мулги, про которую уже давно не насвистывает дед Юхан, но не потому, что на Земле Мулги жизнь стала плохой, как она стала скверной повсюду, где шла война…
Протараторила Эха свою сказку про материк и собралась скотину на ночь устраивать: поросенку захватила ведро с болтанкой из муки и отрубей. А что делать Королю? Кому в чем помочь?
Мартин, Усатый Таракан, посоветовал ему взобраться на свое место, «мохнатых» встречать. Король, было дело, рассказывал про друзей с носами Микки-Мауса из страны сновидений. «На свое место» означало залезть на сохнувшие под кухонным потолком доски, которые предназначены для хозяйских нужд. Король вспомнил: точно так же сушились доски в производственном доме Алфреда; к стене пристроены брусы — лапы, на них в два ряда уложены доски, они здесь долго равномерно высыхали.
Спать на досках превосходно. Внизу люди могут при свете лампы делом заниматься, а ему это не мешает, и он не мешает никому. Бывало, вслушивался в разговоры внизу, пока не засыпал.
Вот и теперь: взял он свою подушку, одеяло и шубу (принимал от Мартина уже наверху), взобрался на стоявший в углу кухни как раз под досками сундук, с него — наверх, здесь устроил свою постель, и скоро пришли к нему гости — три маленьких мохнатеньких существа с носами Микки-Мауса, его старые знакомые: Ник, Нак и Нарр.
Опять он с ними играл в прятки, и опять они ему дерзили, задирались и твердили, что они и есть его настоящие друзья, потому они не должны его оставить, поскольку именно они олицетворяют добро. Но его Величество рассердился на них за то, что бесконечно его преследуют какие-то олицетворения, он стал их ругать, обзывать, они, наконец, обиделись и ушли.
Когда Ник, Нак и Нарр ушли, в доме все уже спали. Луна через окно освещала кухню, внизу где-то царапалась мышь — и куда ей-то надо? За печью два сверчка устроили соревнование игры на собственных ножках. Впрочем, они зря старались: Его Величество тоже уже спал, и некому было оценить их музыку.
Вероятно, именно тогда, когда оставили Короля обиженные мохнатые с носами Микки-Мауса, он проснулся вдруг и показалось ему, что слышит приглушенные голоса, хотя знал, что это не Эха с Мартином, которые спят в комнате рядом с кухней. Дверь в комнату была приоткрыта, ее никогда не закрывали, и Королю отлично было слышно дыхание спящих.
Он сообразил, что разговаривают во дворе. Тут же до слуха донесся шепот из комнаты.
— Проснись же! Слышишь! Мартин! Проснись, — шептала Эха с тревогой в голосе. Сверчки все старались, но мышь, видимо, отказалась от затеи куда-то пробираться.
— Что? — раздался хрипловатый сонный голос Мартина.
— Кто-то ходит вокруг дома, — шептала Эха.
— Что?! — уже громче спросил Мартин.
— Тише! — зашикала Эха. — Кто-то разговаривает во дворе.
Шепот в спальне приумолк. Прислушался и Король.
Тут же раздался стук в дверь. Мартин, похоже, собрался вылезть из кровати, опять тревожно зашептала Эха:
— Не ходи! Ты… не ходи. Неизвестно что…
Теперь постучали в окно. Мужской голос проговорил:
— Мартин! Ты уже спишь?
И за окном кухни замелькали силуэты людей: их тени Король увидел на кафельной печи. Опять тени… Как их много, и какие разные. Кто-то светил фонарем в окно кухни.
— Кто там? — крикнул наконец Мартин, усевшись в кровати.
— Да ты меня знаешь, — крикнули в ответ за окном, — мы из энкаведе, заблудились тут, воды бы нам…
— Не ходи! — опять прошептала Эха, но заскрипевшая кровать свидетельствовала, что Усатый Таракан выбрался из нее. Было слышно, как он в коридорчике открывал замок двери и раскрыл ее. Тут же раздались выстрелы.
Король уже понимал, когда стреляют из винтовки, раздаются одиночные выстрелы, но когда так… то из автомата. Потом он уже мало в чем разбирался, все происходящее существовало отдельно от него, словно во сне, и он так сожалел, что обидел мохнатиков, хотелось позвать их обратно, но, как и бывает во сне, у него не было голоса. А сон продолжался: какая-то длинная тень вошла в дом, навстречу ей поднялась с кровати белая фигура — Эха в ночной рубашке.
— Где твой красный сукин сын? — глухо спросила длинная тень. Эха молчала, и тень повторила вопрос.
Эха говорила тихо, но во сне тихий разговор хорошо слышен, как наяву. Эха сказала, что Антс на материке, где жить хорошо…
— Неси топор! — громко приказала длинная тень. Вошел еще кто-то.
— Он тупой! — произнесла Эха хриплым голосом как-то безучастно.
— Ничего, голову как-нибудь отрубим. Зачем ему голова?
О чем-то стал бормотать другой низкий голос, вроде уговаривал. Женский голос тоже что-то произнес. Этот голос принадлежал не Эха. Королю показалось, что где-то там, далеко внизу, в полумраке о чем-то между собой заспорили длинные Тени. Затем опять раздались выстрелы. Одна тень женским голосом проговорила:
— Осмотреть бы дом…
— Нечего! — скомандовала Длинная Тень. — Они здесь вдвоем, а их барахло — дерьмо. Надо уходить, собак везде всполошили.
Длинная Тень встала в проеме двери, посмотрела мельком, и тут же они вышли из дома. Стало тихо, протяжно скрипнула раскрытая наружу дверь. Сверчки замолкли: какой уж тут концерт при такой трескотне!
Мохнатые ненадолго вернулись к Королю, но были очень сердиты: «Мы заблудились, — кричали они, — мы из-за тебя, из-за твоего упрямства потеряли даже свое значение! И где мы теперь? И кто мы?» Король не понимал смысла их криков, он осознал свет луны, который уже отодвинулся от печи. Порою ему казалось, что он на Сааре, ему слышался крик черной вороны на раките у колодца, но не было Вилки, не было друга, и затем мохнатики ушли — совсем никого из друзей! Наконец он окончательно проснулся и ощутил холод.
Как лунатик, спустился он на сундук, слез на пол, подошел к смежной двери. Здесь на полу лежала белая фигура, полоска света через окно осветила белые маленькие ноги. Король не осознавал себя, не ощущал своей плоти. Он шагнул в коридорчик, где на пороге лежал, скорчившись, Мартин, дверь во двор раскрыта настежь, голова Мартина свесилась наружу, низенькое крыльцо краснело при лунном свете от крови. Король… Это был он? Нет, нет — его не было. Здесь двигалась его тень… Тот, кто был, Король ли, тень ли, тот шагнул через тело Мартина и вышел во двор.
Где-то в деревне остервенело лаяли собаки. Луна ярко освещала двор, снег сверкал белизной, и на этой белизне четко выделялись несколько пар красных кровавых следов, которые направлялись к воротам; в точности так, как было нарисовано в этюднике Калитко на одной из его зарисовок. И Король… Это был все-таки он. И он тоже направился к воротам и тоже оставлял красные следы босых ног: он, оказывается, забыл обуться. Он, оказывается, даже не понимал, что он босой, не чувствовал холода; он шел, кругом сверкало, золотилось, краснело — столько красок! А луна… две луны, нет — три луны… и ворона на раките, одна… две вороны… Откуда-то они взялись, налетели, бились крыльями и каркали, каркали, каркали…
Когда Маленький Иван уехал от Короля на Вальялаской дороге, это не было предательством: они ведь независимые люди, поступающие по своему усмотрению, ориентирующиеся сообразно ситуации. Бывало и прежде: кому-то одному из них не нравилось то, к чему призывал другой. Ну и ладно! Никто претензий не высказывал.
Тем не менее, влезая в кабину грузовика, Иван чувствовал себя неловко: он все-таки не был уверен, что поступил правильно, он признавался себе, что ему было страшно, и именно потому он хотел уехать и именно… к своим. Но также он понимал: и Королю должно быть страшно, а он остался один на дороге. Конечно, Иван в этой стране чужой, а Король дома. Дома же и стены помогают — так говаривал некогда отец. Успокаивал себя Маленький Иван тем, что Король сейчас тоже конечно же побежит к своим на какой-
