смотреть все: Роози, Сальме, Хельви, Эндель, Яан и конечно же Энда; говорят, обрадовались корова, лошадь и жирный кот, который не питался крысами, — Король Люксембурга поел!..
Лошадь запрягли утром пораньше, причем в сани, а не в розвальни, положили набитые соломой мешки, чтоб помягче сиделось, и старые одеяла, чтобы потеплее укутаться. Королю подали одеться: новые шерстяные носки домашней вязки — Роози постаралась. Ей столько же лет, сколько и Королю, когда-то они вместе ходили в первый класс у Брюкваозера. Его теплое белье и свитер были выстираны и пахли свежестью. Да, но каким образом очутились на Большом Ару его ботинки? Не сами же… Ну что за глупости! Никто даже не сомневался, что короли ботинки носят на ногах, — как же иначе! А пальто? То же самое: никому же никогда в нормальном состоянии и в голову не придет, что короли могут выйти на улицу зимою без верхней одежды… А кто посмел бы предположить, будто Король Люксембурга может иногда быть в ненормальном состоянии?!
Когда Энда и Король уселись рядышком в сани, вся семья их окружила, все заигрывали с Королем, даже некоторые осмелились подразнить Его Величество пустяковыми нападками на его якобы совершенно невеличественный вид. Девочки норовили щекотать — неслыханное бесстыдство! Единственно хуторские крысы не проявляли никаких чувств в связи с отъездом королевского величества.
Все перечисленные хитрости и маневры нужны были для того, чтобы отвлечь внимание Короля от маленького соседнего хутора, дабы не воскресли в его памяти картины случившегося. Потому-то все они с шумом и смехом провожали королевский выезд аж до самой развилки и дальше до Вальялаской дороги. Здесь отстали, махали вслед платками, и Энда с Королем продолжали путь.
Скоро они миновали и Звенинога, но Короля не тянуло на Сааре: он понимал, что там вернутся те кошмарные картины, которые вовсе не забыл, на Ару о них не было нужды говорить и даже думать. Он не хотел об этом рассказывать, это означало также и думать… Думать же о таком!.. Когда одни неизвестные люди идут к другим — добрым, хорошим — и убивают их просто так, проще не бывает; такие думы слишком мучительны для того, кто признает в жизни только любовь.
Король бездумно созерцал дорогу, ему было жаль покидать Ару, где он только что жил рядом с Эндой, где они переговаривались вечерами через забитую дверь, когда ей нужно было удостовериться, что с ним все в порядке, что ему не страшно, что он в состоянии уснуть.
Король не знал, как похоронили Мартина и Эха, куда подевались их овцы, корова, поросенок, куры… Мелькнуло беспокойство: что будет с Антсом, когда вернется с войны? Он, конечно, может жениться на Сесси и жить на Сааре…
Когда сани скользили уже мимо деревни Рэо, Король вдруг почувствовал, как щека Энды нежно прижалась к его щеке. Не выпуская вожжи, она и сама к нему прижалась да осталась сидеть так — щека к щеке, Король боялся шевельнуться и растерялся. Неподвижный, словно парализованный, он ощутил, как Энда мелко задрожала, будто ей холодно, хотя холода Король не чувствовал — погода стояла теплая да и укутались они в одеяла надежно, к тому же Энда стала странно дышать. Если она все время щебетала, теперь затихла. Ее учащенное дыхание и дрожь передались Королю; он, не понимая происходящего, тоже начал мелко дрожать и прерывисто дышать, неведомое волнение внезапно овладело им. В ответном бессознательном порыве он прижимался к щечке Энды, а перед глазами вдруг возникла Хелли Мартенс и ее строгий взгляд правдивых глаз.
Король отстранился от Энды, а та в смущении сильно хлестнула лошадь, которая от боли рванула с такой скоростью, на какую была способна. Королю стало невыносимо грустно. Он молча наблюдал, как с проселочной дороги вывернули чьи-то сани и сидящую в них, укутанную в большой белый шерстяной платок возницу; сани с черной лошадью обогнали их, из-под копыт лошади летели грязные комья снега. Было покойно рядом с Эндой, ему подумалось или ощущалось, что он как бы и не жил иначе, а всегда так, рядом с Эндой. А может, он действительно любит теперь ее? Может, с Марви было ошибкой, как до этого он ошибался с Эльной? Вдруг то ли с серого неба, то ли из сугроба рядом с дорогой — перед их лошадью на шоссе возникла серая ворона, чтоб не оказаться под копытами, — отлетела, гневно кра-акнула, затем долго их преследовала, не переставая каркать. Ворона вернула мысли Его Величества к Францу. Может, это он и был? Тут же он, конечно, вспомнил и Калитко, и Лилиан, и прежде всего Ивана. Вспомнил он и о подарке Ивана, который всегда носил в нагрудном кармане рубашки под свитером… Рука с сомнением и тревожно ощупывала карман. Все-таки не так просто сразу перевлюбиться, ведь он столько времени носил это фото у сердца. Да, но его рубашечку постирали!.. Нет, фото оказалось на месте.
Они продолжали путь как ни в чем не бывало. А что! Не было же ничего такого, что бы они могли объяснить даже самим себе. А то, что имело место, — то любовь ко всему в жизни, даже к лошади, хотя и досталось немного ей из-за этой любви. Они всего лишь юные живые существа.
В городе Энда направила лошадь к аптеке: ее отправили в город за лекарствами. Во время болезни Короля на Большом Ару сообразили, что в доме необходимо держать хоть какие-то лекарства, тем более когда столько детей. Заодно и Его Величество будет доставлен домой: люди на Большом Ару не были осведомлены о сложностях бытия семьи Рихардов, Алфреда здесь не поминали как фельдфебеля, его знали как искусного мастера, о чем известно и в городе, и в деревнях. Хороший мастер везде запомнится.
Король неловко пожал Энде руку, выскочил из саней и побежал на Кривую улицу в ателье Жоржа Калитко. Он опять… то есть уже опять начал привыкать к своему обычному полету. И буквально налетел на Марви, идущую навстречу… с Виктором Трейманом!
Королю с трудом удалось изобразить равнодушие, он сумел даже довольно выразительно зевнуть именно тогда, когда, коснувшись случайно руками, они миновали друг друга на узком тротуаре.
Трейман! Кто бы подумал! Он даже Короля не узнал… Словно они никогда не испытывали друг друга на прочность с помощью кулаков! Причем Королю как-то пришлось даже прибегнуть к подвернувшейся под руку табуретке. Теперь же полное неузнавание. Но запомнился удивленный взгляд Марви, вызванный, очевидно, невоспитанностью Его Величества: он с нею не поздоровался.
Нет, как хотите, а все женщины не стоят того, чтобы хранить их фотографии в нагрудных карманах, а еще прижимаются щечкой!.. Но ведь та, которая прижималась, она же его буквально с того света вырвала своими нежными пальцами, гладившими его горячую голову. А ее лобик, прижатый к его пылающему лбу? Так что не в одной щеке дело… Не пора ли в таком случае перевлюбиться Его Величеству и выбросить эту фотографию из нагрудного кармана?
Нет, если даже все женщины вероломны, лично он не какой-нибудь Виктор Трейман и у каждой юбки не трется. Он способен на постоянство, а если они все одинаковы, то и смысла нет что-то выбрасывать — разве другая лучше? Если к тому же учесть, что Энда — может, она и верная душа — все же ужасно стара ведь ей уже наверняка все четырнадцать. Нельзя выбрасывать и потому, что у него нет фотографии Ивана, который это фото для него раздобыл: Король сохранит фото Марви, как память о товарище.
Забежав во двор дома на Кривой улице, он удивился: дверь на веранду оказалась не только заперта, но и забитой доской. Королю эту задачу решить не под силу. Он подошел к окнам и удостоверился в том, что в ателье нет признаков жизни. На крыльцо намело сугроб снега, значит, дверь давно не открывалась; тропинку от крыльца до сарая, которую всегда очищали, теперь замело. Значит, в доме не топили? Куда же подевались Жора с Иваном?
Король вылетел со двора и направил свои ноги на Малую Гавань, чтобы нанести визит Землянике, узнать про Алфреда. Почему-то хотелось повидать его. С Иваном встретиться крайне важно, но желание увидеть Алфреда пересилило.
Влетел в подъезд, наверх — желтая дверь на стук, не открывалась. Он стучал долго — дверь молчала. Где еще можно узнать про Алфреда? Только в одном месте — в доме Эдгара. Туда и побежал — не добежал: на пути встретились Свен и Комсюк.
Король не любил Комсюка да и про Свена давно решил, что ни рыба, ни мясо — так Иван говаривал, он еще выяснял у Короля, как это звучит по-эстонски, и нашел, что по-эстонски это более звучно: «эй лиха, эй кала».
Если в немецкое время юмбу сильно важничали, представляясь людьми высшего класса, то эти двое подчеркивали свою значимость непонятными разговорами для Короля об особых делах государственной важности, как-то: об организациях, мероприятиях, заданиях, дисциплинах и так далее.
— А-а! — кивнул Свен небрежно. — Люкс!
— Все бегаешь? — Комсюк окинул Короля равнодушным взглядом. Они пошли дальше, о чем-то
